главе с Суллой сопротивлялась, как могла, но все же популяры вынудили их согласиться с уступками, приобретя тем самым преданность италиков. В гражданской войне между Суллой и Марием, самниты, марсы, луканы поддержали последнего.
Сульпиций Руф добился-таки полного равноправия италиков и распределения их по всем трибам, но ненадолго. Марианцы проиграли, законы народного трибуна были отменены, а его голова выставлена на том самом месте, откуда он их провозглашал.
'Нас несет бурный поток, и мы не знаем, что там, за поворотом. Да, я не дряхл, но все же слишком стар для столь быстротечного бега событий. Не успеешь опомниться, как вновь ты ступаешь на незнакомый берег, не зная, что тебя ждет на нем...'
Сейчас Сулла воевал против Митридата в Греции. В Риме, снова захваченном марианцами, установилась их диктатура и уцелевшие знамена с быком, попирающим волчицу, до поры попрятаны по амбарам, подальше. Однако же 'ты еще поведешь нас на травлю...' Молодежь не смирилась.
Альбин допил вино и взглянул на собеседника. Глаза Телесина были закрыты.
-- Я думаю, нам следует выслушать посланника, -- негромко проговорил вождь.
Армилл открыл дверь и посторонился, пропуская Аппия вперед, но преграждая путь Ганнику, который намеревался проследовать за Примом. Телохранитель напрягся, но Прим остановил его.
-- Все в порядке, дружище, в чужой дом не лезут со своими порядками.
Армилл прикрыл за Аппием дверь и замер перед ней, сложив руки на груди и не слишком приветливо поглядывая на Ганника.
По дороге сюда, в первую же ночь в одном из постоялых дворов галл избавился от своих пышных висячих усов. Нельзя сказать, что эту процедуру он проделал совсем без сожаления, однако привычки той части его народа, что обитала за Альпами, имели уже совсем мало власти над италийскими галлами. Всесторонняя безопасность нанимателя, в том числе и его стремление не привлекать лишнего внимания определенно были важнее для телохранителя. Впрочем, обычное поведение Прима, как уже не раз убедился Ганник, зачастую шло вразрез с требованиями телохранителя. Уже не один раз Ганник задался вопросом, а с какой целью его все же наняли. Прим явно не нуждался в телохранителе, более того, заполучив его, он, казалось, стал вести себя еще более беспечно, чем немало раздражал не только Ганника, но и сопровождавшего их оска.
Армилл, с которым галл познакомился, когда они все вместе покидали Рим на четырехконной рэде, довольно удобной для путешествий, всю дорогу до Беневента оставался мрачным, скрытным, недружелюбным и неразговорчивым. Последнее обстоятельство не слишком огорчало Ганника, но явно напрягало любознательного Аппия, который не оставлял попыток разговорить оска. Результатом одной из них стало открытие (для Ганника), что оски в отличие от прочих самнитских племен, предпочитают брать греческие имена. От цепкого взгляда галла не укрылось, что оск, хотя на имя 'Армилл' и откликается, но всякий раз при его звучании еле заметно морщится. Не нравится ему латинское имя. Настоящее он ни разу не назвал.
Присутствие галла оск явно счел чем-то из ряда вон выходящим и даже сейчас, в Беневенте, в чужом для Ганника и родном для себя окружении, он продолжал всем своим видом демонстрировать: 'Я за тобой слежу'.
Ганник немного нервничал, постоянно ловя косые взгляды Армилла, и других, встретившихся им самнитов. Он все еще пребывал в неведении относительно персоны Аппия и его целей. При всей свое болтливости, Прим умудрялся не говорить ничего конкретного, однако Ганник все же начал понимать, что ввязался во что-то серьезное. Куда более серьезное, чем защита путешествующего врача от грабителей. Тем более что в защите от них костоправ, как раз, менее всего нуждался.
Прим очутился в атрии[133]
, весьма обширном. Мозаика на стенах, статуи и бюсты предков хозяина, имплювий, бассейн в центре, предназначенный для сбора дождевой воды, выложен дорогим мрамором. За колоннами, поддерживавшими крышу, виднелись клетки, очевидно с заморскими птицами.
-- Не бедно живете. Даже птички весело чирикают. Похоже, не сильно страдаете от притеснений подлых римлян.
-- А ты наглец, посол, -- раздался голос откуда-то справа, из-за колоннады, -- хозяев не приветствуешь, ни в позе, ни в голосе нет и следа почтительности. Думаешь, с тобой стоит говорить?
Прозвучала эта фраза по-гречески. К бассейну вышел мужчина в сенаторской тоге. Гладко выбритый, почти полностью лысый, но не старый.
-- Полагаю, говорить в любом случае предпочтительнее, чем с ходу хвататься за ножи, -- сказал Аппий.
-- Что ж, мы готовы тебя выслушать, но тебе придется, как следует заинтересовать нас, чтобы мы не осуществили свое желание и не прогнали тебя прочь к твоему хозяину палками.
-- Обычно, после таких слов любые переговоры заканчиваются и начинаются войны. Скучные вы люди, нелюбознательные. Неужели не интересно послушать, что готов предложить вам Митридат? Кстати, не стоит звать его моим хозяином, это совершенно не соответствует действительности. Скорее, в определенный период времени наши цели совпадают.
-- Даже так? Однако, ты невероятно самоуверен, коль так бесстрашно говоришь о своем царе, будто о купце-компаньоне.
-- Он вовсе не мой царь, но это все несущественно, как и то, что ты, почтенный, опустил в именовании царя слово 'Великий'. Другой бы на моем месте обиделся. Вы что-то очень рьяно пытаетесь меня разозлить и сорвать переговоры. Оставьте эти попытки. Я пришел именно разговаривать, а не злиться.
-- Не ты ли первый продемонстрировал неуважение к этому дому?! - вскипел лысый.
-- Остановись, Альбин, -- раздался новый голос со стороны дверного проема, который Прим определил, как проход в таблиний[134]
.
Из тени появился седой человек. Прим прежде ни разу не видел Телесина, но сразу понял, кто перед ним.
