Наблюдая за неподдельным изумлением трибуна, Эвдор усмехнулся.
-- Слишком вы, римляне, надменные. Никак не хотите позаимствовать нашей вековой эллинской премудрости. Слышал, софистика такая есть -- логика? Башкой думать надо! Факты сопоставлять, -- Эвдор повернулся к Аристиду, -- посмотри на его рожу, пьянчуга, он слова не сказал, а уже во всем сознался. И резать не пришлось.
-- Если ты сразу обо всем догадался, зачем было задавать эти дурацкие вопросы? Зачем вообще атаковать корабль? -- мрачно спросил Аристид.
-- Я не был уверен. А вопросы... Я, всегда даю людям возможность разочаровать меня.
-- И как, разочаровал он тебя? -- спросил чернобородый пират.
-- Если бы разочаровал, я бы отрезал ему уши, -- Эвдор посмотрел Квинту в глаза, -- понравился ты мне, парень. Не трус и не дурак. Лицом своим, правда, плохо владеешь. Скажи-ка еще кое-что. Митридат до сих пор в Питане сидит?
Квинт сжал зубы.
-- А... Ну да. Собственно, это не уже столь важно. -- 'Добродушный' повернулся к пиратам, -- Ну что, братья, наши планы не только не меняются, но подтверждаются.
-- С этим что делать? -- спросил чернобородый.
-- С этим? -- Эвдор поскреб пятерней щетину, -- как звать-то тебя?
Квинт молчал.
-- Да скажи уже, дурень! -- рявкнул Аристид, -- тут-то чего уперся?
Трибун посверкал глазами, но выдавил из себя:
-- Зови Севером.
-- Север. Congruenti nomine[148]
.
Квинт резко вскинул глаза на улыбающегося пирата.
-- С твоей смерти, Север, мне никакой выгоды не будет, я вовсе не так кровожаден, как ты, наверное, подумал. Но и здесь ты мне совсем не нужен. Так что, скидывай свои железки и прыгай за борт, подобру- поздорову. Боги попустят, догребешь до берега. До него видал, рукой подать. Стадии четыре будет[149]
. Может, еще свидимся.
Квинта отпустили, и он попятился к борту. Пальцы шарили по бокам в поисках застежек ремней панциря. Мокрые ремни расстегиваться не хотели, тогда ржущие пираты мигом рассекли их ножами, и нагрудник грохнулся на палубу. Квинт стянул войлочную поддоспешную безрукавку, намокшую и оттого весившую никак не меньше самого панциря. Повернулся к борту. Его толкнули в спину, но он удержался на ногах, перелез через борт и прыгнул. Пираты гоготали ему вслед, но недолго. Их вожак быстро угомонил веселье и акат, влекомый слитными взмахами весел, побежал на север.
Трибун плыл к берегу Малой Азии. Мысли его путались от пережитого, но сейчас важно было только одно: добраться до суши. Что он будет делать дальше, один, без оружия во враждебной стране, без денег, почти голый, он пока не представлял. Он подумает об этом после. Когда доберется о берега.
Глава 12. Кос
Ему было тридцать два года. Кое-кто в таком возрасте еще остается большим ребенком, проматывающим на пирах отцовское состояние, не заботясь о завтрашнем дне. А кто-то уже зрелый муж, повидавший столько всего, что не каждый старик мог бы похвастаться подобным жизненным опытом. В тридцать два Великий Александр закончил свою земную жизнь, завоевав половину Ойкумены. Говорят, он стал богом. Может и так. Латир и его приближенные из кожи вон лезли, стремясь произвести на заморского гостя впечатление. Устроили ему экскурсию к золотому саркофагу. Обставили все театральнее некуда. И все чего-то суетились вокруг, потрясая париками, размалеванные, как дорогие детские куклы. Все заглядывали в глаза: 'Ну как, впечатлился? Проникся? Ощутил на себе давящий взгляд Божественного, незримо присутствующего?'
Нет, гость не ощутил и не проникся. Никогда не был склонен к театральным эффектам, всегда был невозмутим и прагматичен, как ни странно подобное описание для человека, широко известного, как поэт и ритор.
Он не походил на молодых поэтов, любителей 'волчиц' и выпивки. Знаток языков, мастер изящного слога, автор блестящих судебных речей, он не был подвержен страстям, бурному проявлению эмоций, столь характерному для большинства ораторов. Всегда сдержан, спокоен, невозмутим. Луций Лициний Лукулл не был прост.
Проявив личную отвагу и недюжинный ум в годы Союзнической войны, он был замечен Суллой. Исполнительный трибун, честный, инициативный, не склонный к авантюрам, он очень скоро стал правой рукой главы оптиматов. И никому, за всю свою жизнь, Луций Корнелий не доверял так, как доверял этому, не слишком привлекательному внешне человеку.
Именно Лукулл хранил казну пяти легионов, пришедших в Грецию сражаться с Митридатом. И не только хранил, но приумножал ее. Луций Лициний ведал чеканкой монет, которыми римляне оплачивали свои военные расходы. 'Лукуллова монета' чеканилась без обмана, была полновесной и ходила потом многие десятилетия.
Война протекала не совсем так, как хотелось бы римлянам. Несмотря на то, что Сулла положил конец успехам Митридата и впредь римляне били противника везде, где могли до него дотянуться, именно последнее обстоятельство и представляло наибольшую проблему. Римляне совсем не имели флота и не могли помешать постоянному подвозу продовольствия и подкреплений к Архелаю. Война грозила затянуться. Обращаться за помощью в Рим, к засевшим там марианцам, было неприемлемо, да и бессмысленно. Строить флот самим? Колоссальные затраты времени и денег. Да и где? В разоренных портах? Из чего? На одни только осадные машины под стенами Афин пришлось пустить священные рощи Академии и Ликея. Впрочем, священные они для афинян, нам то что? Так или иначе, но Аттика превратилась в выжженную пустыню. Какой уж тут флот.
