-- А ты бы не хотел?
-- Хлопотно. Опять же, настроение у царя переменчивое. Оплошаешь, чик, а головы-то и нет.
-- Царю разные слуги нужны. Кто-то рати водит, кто-то во вражий стан пролезает. Кто из них для победы полезнее, еще вопрос. Из катапульты по воробьям не стреляют, вот и мы царю в грядущей драке с Лукуллом не нужны. Вернее, нужны не в таком качестве, как ты думаешь.
-- Ох, темнишь ты опять, Эвдор.
-- Эргин вывезет царя с войском в Митилену.
-- Мы тоже с ним?
-- Нет. Мы пойдем в Троаду. Нам надо шустро команду вербовать.
-- Это и ежу понятно. Зачем нам в Троаду?
-- Там, возле проливов, стоит флот Неоптолема. Но мы к нему присоединяться не будем. Нам приказано наблюдать.
-- 'Нам приказано', -- фыркнул Аристид, -- эх, Эвдор, когда мы сами себе приказывать будем? Менесфея завербовать тоже тебе царь приказал?
-- Нет. Царя я вообще не видел. Мне никто не указывает, как мне действовать, чтобы должным образом исполнить задание.
-- Смотри, Эвдор, по острию ножа ходишь. Мы все за тобой следуем, пока удача на твоей стороне. А ну как изменит?
-- Удача? Мне? Никогда этого не будет.
-- Ну-ну, -- покачал головой Аристид.
'А в рудниках ты уже побывал'.
Команду собрали за три дня, переманив людей и обидев немало мелких сошек, кто и так еле сводил концы с концами. К тому времени Мономах и Терей уже отплыли на Лесбос в Митилену с царем, его свитой и доброй половиной войска. Менее поворотливый Драконтей немного задержался, но вскоре последовал за ними. Питану защищать Митридат не собирался.
Когда на 'Актеоне' отдавали причальные концы, римляне уже ровными колоннами входили в город, открывший ворота Фимбрии. Лукулл так и не появился, что невероятно взбесило Гая Флавия, а 'Актеону' с 'Меланиппой' позволило беспрепятственно улизнуть. Впоследствии, ученые мужи запишут, что Митридат отплыл, смеясь над неудачливым Фимбрией, но это будет лишь красное словцо. Царь сохранял ледяное спокойствие. Война продолжалась.
Глава 14. Мыс Лект Троадский. Начало осени
Сухощавый старик, когда-то черноволосый красавец, а ныне совершенно седой, покрытый шрамами и морщинами, но по-молодому подтянутый, стоял на верхней площадке боевой башни 'Птолемаиды', флагманской пентеры египетской эскадры.
Сто двадцать зигитов, гребцов нижней палубы[156]
хором тянули монотонную песню-келевсму, ворочая веслами в неспешном походном темпе, под перестук деревянных молотков келевста и его помощников, передающих ритм гребли по всем палубам. Гребцы верхнего ряда -- траниты, коих было в полтора раза больше, чем зигитов, отдыхали и 'Птолемаида', покачиваясь на низкой волне, неспешно двигалась на острие гигантского клина кораблей вдоль берега Троады[157]
на север, к проливам в Пропонтиду и Эвксинский Понт.
Здесь, на высоте восьми локтей над верхней палубой, слова песни, доносившиеся из чрева пентеры, были плохо различимы, но старик в пурпурном, расшитом золотом хитоне и не пытался разобрать их. Этот мотив, был знаком Тимофею с ранней юности, когда он поступил рядовым матросом в царский флот. Для мальчишки, сына рыбака, такой поворот судьбы был неслыханной удачей, ибо подобные ему, свободные, но малоимущие граждане державы Птолемеев могли рассчитывать на службу лишь в качестве гребцов. Тимофей, несмотря на молодость уже был многоопытен в морском деле, лихо управлялся с парусами и был взят на посыльную эпактиду, снабженную для быстроты передвижения мачтой и парусом. Прошло полвека и вот, под его ногами уже не вечно текущее днище легкого беспалубного суденышка, а доски башенного помоста пентеры, не самой большой в царском флоте, но и не последней. Когда-то одетый в одну лишь выбеленную солнцем набедренную повязку, теперь он носил пурпурный плащ наварха, и был известен и уважаем многими, как единственный из флотоводцев Птолемея Латира (а так же кое-кого из предшественников нынешнего фараона), кто выбился в люди с самых низов. Пятьдесят лет верной службы, походов, схваток с критянами и киликийцами, с сирийцами, подданными хиреющей династии Селевкидов. Наварх был из тех, кто неизменно первый в бою, но всегда последний в очереди за наградами, хотя по заслугам, по справедливости, должен бы держаться во главе списка наиславнейших египетских военачальников. Но разве есть на свете справедливость? Немного прожило властителей, кто возвышал и приближал простолюдинов. Птолемеи уж точно были не из таких. Кроме, пожалуй, самого первого в династии, соратника Великого Александра. Поэтому Тимофей был скорее удивительным исключением, за что, кстати, его и любили те, кто не числил в предках богатых и знатных. Любовь черни нередко вызывала злобную зависть владык, но Тимофей был редким гостем во дворце и на глаза придворным почти не попадался. Кто-то же должен охранять морские торговые пути Державы Птолемеев. Вот наварх и не вылезал из походов.
Его это устраивало. Он любил море во всех его проявлениях. Его пьянил жестокий зимний шторм, не страшил изнуряющий знойный штиль. Он властвовал над морем, и поболее других флотоводцев сохранял людей и кораблей в боях и нападках стихии. Раскрашенные дураки в царском дворце могли отзываться о незнатном навархе с пренебрежением, но стоило сверх меры расшалиться пиратам, как вспоминали про Ската. Этим прозвищем Тимофея наградил Леохар два десятка лет назад. В ту пору Одинокий Волк, еще только подбираясь к ступеням своего нынешнего тронного помоста, активно обчищал побережья Египта и Кирены и, получив несколько оглушающих ударов от эскадры Тимофея, был вынужден искать добычу в других местах. Позже, подмяв под себя Крит, Леохар-Автолик, подначивая местных царьков, дважды пытался распространить свое влияние на некоторых высокопоставленных евнухов в Александрии, чтобы они помогли ему убрать с дороги умного врага, но в царском дворце помимо недоброжелателей у Тимофея отыскались и защитники, так что затея Волка в обоих случаях провалилась. Кое-кто объяснил фараону, что не стоит бить палкой бдительную сторожевую собаку, если она громким лаем отпугнула воров, разбудив при этом хозяев. Тогда некоторые при дворе стали было звать Тимофея Псом, но наварху эта кличка не понравилась -- в Эгеиде Псами звали как раз тех, кого он истреблял.
