И потому я, помедлив и закурив, сказал, обращаясь к Соломе:
— Слушай, а ты не хочешь — со мной, а? Это недолго… Пройдемся, покурим, еще поговорим.
Мы прошлись с ним по перрону. Покурили. Поговорили еще о моих планах и вообще, — о жизни.
— В крайнем случае, — сказал он, — если уж ничего не получится, не пойдет, — возвращайся к нам. Приезжай в Ростов. Я как раз еду туда.
— Нет, Солома, — проговорил я, — нет… Да и кем я теперь буду — там, у вас? На каких правах?
— Ну, не знаю, — поджал он губы. — Будешь — при мне…
— При тебе! — Я усмехнулся сумрачно. — А если тебя не станет — что тогда?.. Нет, дружище. Я отбился от старого берега, и поворачивать назад уже поздно. Или я выплыву, прибьюсь к другому, или — потону, подохну. Ну, а подохну — туда и дорога! Не жаль! Значит, не смог, не сумел; чего жалеть неудачников!
Я вздохнул, огляделся медленно. Ирины не было нигде (очевидно, я проглядел ее, пропустил), и перрон уже опустел. Только у вокзальных дверей толпились какие-то личности — все в одинаковых блестящих плащах, в серых кепках, в высоких сапогах… Надо было уходить.
— Мусоров развелось, — глухо проворчал Солома, — прямо, беда!
И он загасил окурок и поежился.
— Пойдем-ка, рванем еще по одной — по отходной. И я буду отчаливать.
— Ты когда едешь?
— В двенадцать. С московским.
Мы направились к дверям. Но тут дорогу нам преградил человек в плаще. Коснулся пальцем козырька и сказал:
— Минуточку… Ваши документы? Попрошу! — Внимание его, очевидно, привлек Солома; на меня он почти не глядел…
— Пожалуйста, — спокойно отозвался старый взломщик. Отворил полосатый свой пиджак. Порылся в нем. И ленивым жестом протянул агенту какие — то бумаги.
Тот просмотрел их придирчиво. И возвратил владельцу. У Соломы все было в полном порядке. У него-то — да! А вот у меня…
— Нету, — сказал я, разведя руками.
— Как так — нету? — нахмурился агент.
— Да вот так. Нету и все.
— Ага. Ну, тогда вам придется пройти, — заявил агент.
И сейчас же кто-то — сзади — прочно взял меня за рукав.
ШЕПОТ СУДЬБЫ
— Ну, так где же твои документы?
— Не знаю… Потерял.
— А где ты, вообще, проживаешь? По какому адресу?
— Я — нездешний…
— Откуда ж ты?
— Издалека, — сказал я, стараясь выглядеть как можно наивнее (по- блатному это называется 'делать голубые глаза'). — Разве это важно?
— А ты этого не понимаешь? — последовал встречный вопрос. — Ай-яй… Так откуда ж ты, все-таки, а?
И тогда я назвал первый пришедший на ум город. Говорить правду было опасно; мне вовсе не хотелось наводить милицию на след!
Приведший меня агент (он сидел, склонясь, за столом — составлял протокол задержания) поднял голову и прищурился иронически:
— Ну, а приехал-то зачем? На гастроли?
— Да нет, просто — ищу работу.
— Ищешь работу… Ну, ясное дело! Ты вот что скажи… — Он подался ко мне, помедлил несколько. И потом: — Того человека, с которым ты был на перроне, ты хорошо знаешь?
— Н-нет. Вовсе не знаю.
— А что же вы вместе делали?
— Ничего… Разговаривали.
— О чем же?
— Уж и не помню. О погоде, о бабах.
— Вот так вот — запросто — с незнакомым?
— С незнакомыми только и говорят — о погоде да о бабах! — ответил я, глядя на агента честными голубыми глазами. — О чем же еще?
— Конечно, конечно. Но с незнакомыми все же не проводят весь вечер за одним столом в буфете… Как ты объяснишь эту деталь?
— Да причем здесь — какие-то детали? Вы мне скажите: что вам, в принципе, нужно? Чего вы добиваетесь?
— Немногого… Хотим знать: куда он едет, каков его маршрут?
— Этого он мне не сообщил. А я не спрашивал уж, извините.
— Помочь нам, значит, не хочешь, — задумчиво проговорил агент. — Что ж, пеняй на себя… А теперь, подпиши-ка этот протокол! — Он небрежным щелчком перебросил через стол бумагу. — И, кстати, попытайся ответить еще на один вопрос… Как это так: документов у тебя нет никаких. И нет ни жилья, ни работы. И вид — затрапезный, жалкий — а денег, при обыске, обнаружено много? Откуда они?
— Понятия не имею, — пожал я плечами.
— Они, очевидно, свалились сами, из воздуха?
— Да, пожалуй, что так…
Вот это я сказал вполне искренне! Я и в самом деле не понимал: каким это образом в левом кармане моего пиджака очутилась вдруг плотная пачка сотенных? Для меня это явилось полной неожиданностью. Скорее всего, ее украдкою сунул туда Солома. Скорее всего! Но почему же — украдкой? Может быть, потому, что он не хотел меня обидеть; он ведь знал мой характер…
Укладывая подписанный протокол в папку с надписью 'Дело № 80–63', агент сказал:
— Изъятая сумма наводит на некоторые размышления. Четыре тысячи новенькими купюрами, в банковской упаковке, — у такого бродяги! Это серьезно… Наверняка деньги похищены.
— Ну, это еще надо доказать, — возразил я понуро.
— Конечно, надо! — подхватил агент. Он произнес эту фразу нараспев, почти — с восторгом — выделяя и акцентируя слово «надо». — Обязательно надо! Еще бы! Но это — не сложно. Мы просто подождем, когда поступит заявление от потерпевшего… И вот тогда…
— Ну, а если никаких заявлений не поступит? сказал я. — Сколько вы вообще намерены меня держать?
— А сколько потребуется! — Собеседник мой улыбнулся, обнажая крупные желтые лошадиные свои зубы.
— Тут мы ничем не ограничены. Ты у нас засел прочно, надолго. Пока установим твою личность, пошлем запрос в центр, получим ответ, — воды утечет много.
Все повторяется, — думал я, входя поздней ночью в камеру. — И с каждым разом — все хуже, все губительней и безнадежней… И если в Москве у меня еще были хоть какие-то шансы, то теперь уже — надеяться не на кого и не на что. Я пойман. Я крепко пойман. И, в сущности, почти приговорен. Ведь личность мою они, так или иначе, установят — и узнают, что я успел уже трижды нарушить закон! Да и, кроме того, — эти деньги… Милиция будет ждать теперь заявления о пропаже. Ну, а вдруг заявление поступит? Такое всегда может случиться; вокзалов без жулья не бывает! Или — еще страшнее… Солома-то ведь по специальности медвежатник. А пачка эта — в банковской упаковке! Что, если он, — не дай Бог — колупнул какую-нибудь кассу? И дело вскоре раскроется? Тогда уж мне ни в жизнь не оправдаться. Никогда не доказать, что я здесь — человек случайный… И чего меня понесло на этот вокзал? Но, с другой стороны, куда ж мне было — сироте — деваться? И откуда ж мне было знать, что все идет по такой крутой спирали?
— За что тебя? — спросили меня урки.
— Да так… Не повезло, — отвечал я туманно. — Сами знаете, братцы, как бывает, когда нет везения.
— Знаем, — позевывая в кулак, проговорил мой сосед по нарам, плосколицый и узкоглазый — по кличке Хан Батый. — Дело известное. Если уж не повезет — на родной сестре триппер поймаешь!
Вот так начались мои арестантские будни. Я сидел в отделении железнодорожной милиции; до выяснения личности в тюрьму меня пока не переводили… И всю следующую неделю — регулярно — вызывали на допросы. Снимали отпечатки пальцев, фотографировали (анфас и в профиль), подробно описывали 'особые приметы' — все мои наколки и росписи…
Когда я 'играл на рояле' — давал снимать оттиски — я подумал вдруг: а может, сказать им, что документы мои — в гостинице? Прекратятся хотя бы все эти тягостные процедуры… Но тотчас же я сообразил: нет, признание теперь ничего уже не изменит, пожалуй, только — ухудшит. Увидев мой сомнительный паспорт, они сразу же во всем разберутся — и колесо завертится еще быстрей! А так у меня в запасе есть хоть какое-то время… И милиция все-таки это еще — не тюрьма! Тут попроще, тут ближе к воле.
На что я рассчитывал? Трудно сказать. Может быть — на какую-нибудь ошибку властей, на внезапную перемену… Не знаю, не знаю. Но в нашей жизни часто так бывает: в преддверии перемен мы как бы слышим некий странный голос… Звучит он по-разному. Иногда это колокол, иногда это шепот. Но всегда сигнал — предупредительный и мгновенный. И вся беда в том, что мы, как правило, не можем его оценить и понять. Громовой колокольный удар зачастую ввергает нас в смятение, пугает… А торопливый шепот судьбы мы попросту не успеваем расслышать.
И вот теперь — ничему уже, в сущности, не веря — я все-таки ждал какого-то такого сигнала, боялся его упустить!
Ждал, когда грянут колокола… И услышал ночной, торопливый шепот.
Шептались двое: мой сосед Батый и другой, лежащий поодаль.
— Завтра банный день… Но поведут нас не в тюремную баню, а в простую, общую, — как раз возле вокзала.
— Почему? — это спросил Батый. — Что случилось?
