Кристоф довольно оглядел меня:
— А доспех-то хороший! Кто мастер?
— Из Тюрингии. Клемент Клетт из Зуля.
Не тратя времени на прощание с торговцем, который сопровождал меня в пути — он кажется ожидал, что я замолвлю за него словечко страже ворот — мы с Кристофом отправились в ратушу, где меня ждал мастер Иероним Боль.
Город ни капли не изменился с тех пор, как я был здесь последний раз. В то время моя рота располагалась здесь из-за того, что Магистрат Ганзы опасался агрессии со стороны Евангелической унии. Города Союза, верные сторонники императора, были единственным центром католицизма посреди лютеранской ереси, охватившей весь север империи. Потом был заключен договор с Фердинандом II Габсбургом, и его войска занимали теперь небольшой городок в нескольких лигах к югу от Бремена, обеспечивая безопасность столицы Ганзы.
Мы отправились к ратуше по главной улице. Жители уступали нам дорогу, узнавая в Кристофе главу городской милиции.
Ратуша Бремена была гораздо больше любекской — в ней было четыре этажа. Построенная в суровом готическом стиле, она служила для горожан воплощением власти и могущества Верховного Магистрата. К ней примыкал целый комплекс зданий, образующий неприступную цитадель — узкие окна-бойницы, толстые каменные стены, сложный лабиринт комнат и коридоров. Сердце Ганзы, бьющееся внутри, всегда должно быть готовым к отражению внешней — да и внутренней тоже — угрозы. В этих зданиях были расквартированы несколько отрядов солдат. В том числе и взвод Черной роты. Мушкетеры этого взвода отвечали непосредственно за безопасность выборных мастеров Ганзы. Я тоже служил в этой роте и был одним из охранников самого мастера Боля.
Кристоф провел меня в ратушу, переговорив с охранниками из Черной роты, занимающими пост у дверей. Те пропустили нас, уважительно глядя на меня — они наверняка слышали о Серой роте, стоявшей сейчас в Любеке.
Мастер Боль одиноко стоял у окна в просторной комнате, предназначенной для заседаний Верховного Магистрата. Его седые волосы, все такие же длинные, сбегали по плечам серебристой россыпью. Услышав звук открываемой двери, он обернулся. Задумчивое, отягощенное чем-то, лицо его при виде меня немедленно прояснилось:
— Здравствуй, Дитрих! — смущение, охватывавшее меня при виде старого выборного главы ганзейского Магистрата, как всегда заставило почувствовать себя неловко.
— Приветствую вас, мастер Боль, — кивнул я. Кристоф тоже пробормотал что-то приветственное, поклонился и исчез за дверью, притворив ее за собой.
Убранство залы сильно отличалось от любекской. Стены ее были украшены гербами Ганзейских городов — Бремена, Гамбурга, Любека, Киля и Ростока. Ряды кресел окружали огромный стол — единственный в комнате — стоявший прямо по центру залы. Мне нравилось это место, оно было исполнено власти. Казалось, что призраки прежних глав Верховного Магистрата живут здесь до сих пор. Было в этой зале что-то торжественно-величественное. Судьба всей европейской торговли, а значит и политики, решалась именно тут.
Мастер Боль взял меня под руку и усадил на одно из кресел:
— Ты, Дитрих, — он всегда обращался ко мне по имени и это меня не раздражало, — наверное, мучаешься вопросом, почему я так спешно тебя вызвал. Я отвечу тебе на этот вопрос не сейчас, позже. Должно быть ты еще не слышал — Киль был взят приступом. В Ганзе осталось только четыре города.
Я глубоко вздохнул — оставалось только пожалеть государство, которое открыто объявило Ганзе войну. Лет триста назад, еще до упадка и возрождения Ганзы, датский король Вальдемар IV Аттерстаг пытался противостоять Союзу. в результате этого конфликта южные земли Дании пятнадцать лет принадлежали Ганзе, по крайней мере, так я слышал.
— Именно из-за этого тебя и потребовали сюда.
Сказать, что я был неимоверно удивлен — ничего не сказать. Что он мне хочет поручить? Пробраться в ставку Кристиана IV и убить его? В одиночку, ну или пусть даже со своей Серой ротой, разгромить армию датчан? Или он собирается передать мне командование имперскими войсками?!
Мастер Боль тем временем продолжал:
— Ты подождешь в специально отведенных для тебя покоях во Внутреннем городе, пока не прибудут Себастьян и Альберт.
Слова его прозвучали для меня подобно грому. Этих двоих я знал очень давно. Лет десять точно. Когдя я с ними познакомился, мне было немногим за двадцать.
— Ваша миссия будет секретной. Секретной, Дитрих. Зная тебя, это достаточное пояснение, чтобы ты не проронил ни слова никому. Ганза в опасности!
Он действительно выглядел испуганным и казался сгорбленным под грузом ответственности, свалившейся на него. Ганза в опасности! Кристиан Датский? Протестантская уния? Я не видел ничего, что могло бы угрожать Союзу. Да, наверное, и не могло существовать такой опасности. Если и не Габсбурги, Верховный Магистрат нашел бы другое государство и другую династию, которая бы поддерживала его.
Мастер Боль попрощался со мной до приезда Себастьяна и Альберта, сказав, что меня вызовут к нему, даже если они приедут в полночь.
Мальчишка, отправленный мастером Иеронимом сопровождать меня и указывать путь, без умолку рассказывал мне о городе, о ярмарке, об отрядах милиции. Но я его не слушал — мысли об опасности, угрожавшей Ганзе, не давали мне покоя. Тем более такой опасности, которой мог испугаться глава Магистрата Союза.
Покои мои были предназначены по меньшей мере для члена императорской семьи. Персидские ковры, монополией на торговлю которыми обладал Союз, серебряная посуда. Горячая еда, ожидавшая меня на столе, могла бы удовлетворить человека и гораздо более благородного происхождения, чем я. А я не мог похвастаться обширной родословной — в нашем роду первым дворянином стал лишь мой отец, пожалованный титулом благодаря ходатайству мастера Боля.
Обрадовавшись наконец-то представившейся возможности избавиться от доспеха, так отягчавшего меня в пути, я рассмеялся. Сняв кирасу и отдав ее слуге, можно было приняться за еду.
Отобедав, я растянулся на кровати и попытался уснуть. Но сон не шел. Мысли, так или иначе, возвращались к приезду Себастьяна и Альберта.
Мы с ними не были друзьями, по крайней мере в обычном понимании этого слова. Мне было приятно их общество, как и им мое. Зачастую мы понимали друг друга с полуслова и не раз нам приходилось выполнять миссии для Ганзы, сопряженные с опасностью быть убитым.
Именно с ними я отправился в 1613 году в Лифляндию, чтобы собрать отряд наемников для Речи Посполитой. Ганза не хотела, чтобы Московское царство получило выход к Балтийскому морю. Это позволило бы ему найти дополнительные пути торговли с Европой товарами из Персии. А именно они являлись той золотой жилой, на которой богател Союз.
Но войско московитов разбило шведов, которыми командовал знаменитый полководец, король Густав II Адольф. Лифляндия стала Русской Ливонией, а прежние территории ордена московский царь Борис Годунов пожаловал отличившимся в войне дворянам. Благо, через два года после окончания войны — в 1617 году — царь скончался, а его сын Федор стремился к политике мира и согласия, во всем слушаясь окружавших его бояр (так называли в Московии наиболее именитых дворян). Поэтому договор с Ганзой был возобновлен, и золото, лившееся рекой с востока в казну Союза, не иссякло.
Именно с Альбертом и Себастьяном мы охотились шесть лет назад на выборного мастера Киля, который оказался оборотнем. Богомерзкое создание разорвало двух сопровождающих нас мушкетеров, и нам стоило огромного труда убить его. Мой меч, подаренный мне мастером Болем, был освящен в Ватикане. Удары его вызывали бешеную ярость твари, чувствовавшей приближение своей смерти. Чары Альберта, практиковавшего колдовство еще со времен своих занятий на факультете трансцендентальных наук в Пражском университете, ослабили силу вервольфа. И с тех пор я всегда ношу освященный меч на поясе.
Да, Альберт был чародеем. Его отец Отто фон Родденваль был одним из командоров Ливонского ордена. Его положение позволяло сыну заниматься алхимией и читать трактаты о колдовстве, которых было предостаточно в библиотеке ордена. После Второй Ливонской войны и падения ордена, Альберту пришлось бежать из родового замка. Он обучался магии в Пражском и в Краковском университетах, странствовал некоторое время по всей Европе. А однажды каким-то образом, сам он об этом не говорил, связался с Ганзой и с тех пор выполнял миссии для Союза. Помимо этого он служил магом в одном из ганзейских посольств в Англии. Сейчас ему было немногим за сорок, но он по-прежнему сохранял быстроту движений, живость ума и скорость реакции. По крайней мере, когда я видел его последний раз, было именно так. Невысокий, коренастый мужчина с вьющимися, черными как смоль волосами — отлично владеющий мечом, читающий и разговаривающий на множестве языков и наречий, от латыни до датского. Языки всегда были его страстью. Он не был ни таким замкнутым, как я, ни таким веселым и обходительным, как Себастьян. Он был нашей золотой серединой. Но иногда он обнаруживал такое незнание элементарных правил обыденной жизни, что оставалось только удивляться, как он пережил свои юношеские приключения. Временами он был поразительно наивен, но при этом ума ему было не занимать — сказывалось образование. Разве что ему не хватало смелости, он обычно предпочитал отойти и поискать обходные пути, вместо того, чтобы открыто пойти на конфликт. Я чувствовал в нем неуверенность в себе, а потому считал себя выше его и со спокойной совестью иногда отдавал ему приказы.
Себастьян Вильгельм Иоганн фон Вормсвирген был поистине душой нашей компании. Неисправимо болтливый, он являлся любимчиком всех женщин: от благородных дам до простых жен бюргеров из Бремена. Себастьян был высоким, в противоположность Альберту, но был худощав и бледен. Его внешность, особенно прямые, густые волосы соломенного цвета и большие небесно-голубые глаза, вызывали мгновенное восхищение окружающих девиц. Это, зачастую, служило источником его связей с большой политикой, а еще поводом наших с Альбертом нескончаемых насмешек, впрочем незлых, почти дружеских.
Он был графом и владел землей к западу от Бремена, замком Вормсвирген. Себастьян получил образование в ганзейском университете города Росток. У мальчишки обнаружилась склонность к точным наукам. Благодаря знакомствам отца в Бремене, Себастьяну предложили выполнять некоторые задания для Союза, связанные с деньгами и всей прочей экономикой, которая для меня являлась темным лесом. Фон Вормсвирген не считал свое занятие работой — дворянину (кроме английского или голландского, конечно же) вообще было зазорно работать и получать за это деньги. Для него выполнение поручений было одновременно и определенным видом образования, и приятным времяпровождением. Благодаря Ганзе Себастьян упрочил связи своего отца и добавил к ним свои собственные. Теперь не существовало ни одного места — здесь я, конечно, немного преувеличиваю — где у него не было бы знакомых или друзей, от Франции до Богемии.
С нетерпением ожидая приезда Альберта с Себастьяном, вспоминая наши совместные приключения, пьянки и походы по трактирам Бремена, я все-таки сумел побороть тревогу, гложущую меня, и уснуть. Спал я без снов, спокойно. Но недолго.
III
Сразу по нашем прибытии в Бремен, начальник караула у ворот отправил нас в ратушу. Одновременно с этим он послал одного из стражников за капитаном Штаденом. При упоминании его имени мы с Себастьяном вопросительно поглядели друг на друга. У каждого возникла одна и та же мысль: Дитрих?! Молчаливый, вечно меланхоличный Дитрих Штаден оставил свою роту и приехал в Бремен?! Быть того не может!
Дитрих был моим другом, наверное единственным другом, помимо Себастьяна. Его спокойствие, жизненный опыт и талант к фехтованию не раз выручали нас во времена юности. Равно как и способность быстро реагировать на происходящее, как в схватке, так и в простой житейской ситуации. Его главным недостатком, впрочем мы давно к нему привыкли и не обращали более на него внимания, было непомерное высокомерие. Его отец — Генрих Штаден — получил титул за одну из своих авантюр, поэтому Дитрих был исполнен того презрения к простолюдинам, свойственного дворянам всего лишь во втором или в третьем поколении. Его род не был даже внесен в «Книгу турниров».
Мой отец, кстати, происходил из древнего рода Родденвалей, который упоминается в «Ливонских хрониках» еще добрых три столетия назад. Теперь, увы, Ливонского ордена больше не существовало, а отец был убит. Но уж титула у меня никто отнять не мог.
— Ну что, Альберт, — обратился ко мне Себастьян, когда мы проехали ворота на пути к ратуше, — намечается далеко не простое дело, если мастер Боль приписал к нам Дитриха Рот-На-Замке.
Рот-На-Замке или Дитрих-Я-Лучше-Всех были прозвища, придуманные Себастьяном для нашего друга. Он, по-моему, не догадывался ни об одном из них.
При входе в ратушу нас попросили сдать оружие на время пребывания внутри. Мы показали наши грамоты с подписью мастера Ульриха Дункеля, разрешающие проносить оружие в
