попятиться, рискуя оказаться под колесами карет, телег и лошадей. Оба торговца вмиг перебежали на другою сторону улицы.
Уин молчала минуту-другую. Она держала Меррипена под руку, пока он вел ее по улице, словно неразумного ребенка, постоянно бормоча себе под: не ступай туда… иди сюда… осторожнее.
– Кев, – не выдержав, сказала она, – я не стеклянная, не разобьюсь.
– Я знаю.
– Тогда перестань обращаться со мной так, словно я могу рассыпаться от одного неверного шага.
Меррипен немного поворчал насчет того, что улицы недостаточно хороши для нее. Что мостовая слишком неровная. Что грязи слишком много.
Уин не смогла удержаться и рассмеялась.
– Кев, даже если бы улица была вымощена золотом и ее непрерывно мели ангелы, ты бы все равно считал, что она для меня слишком неровная и грязная. Ты должен избавиться от привычки постоянно меня опекать.
– Пока жив, я буду тебя защищать.
Уин замолчала, крепче сжав его руку. Он никогда не говорил ей, что любит ее, но слова были не нужны. Она чувствовала пульсирующее в нем желание, чувствовала его страсть, и сознание того, что Кев ее хочет, заставляло сердце Уин сладко замирать. Никто другой не имел такой власти над ее бедным сердцем.
– Я не хочу, чтобы меня возводили на пьедестал, – сказала она наконец.
– Ты не на пьедестале. Ты… – Но он замолчал, так и не закончив фразы, и покачал головой, словно сам удивился тому, что сказал. Что бы ни произошло сегодня с ним в цыганском таборе, Кев испытал сильное потрясение.
Уин гадала о том, что могла рассказать ему Шури. Не о татуировке ли шла речь? И о том, что связывало Кева Меррипена и Кэма Рохана?
– Кев… – Уин замедлила шаг, заставив и Кева сбросить темп. – Еще до того как я уехала во Францию, у меня родилась мысль о том, что эти татуировки свидетельствуют о близкой связи между тобой и мистером Роханом. Болезнь не оставляла мне широкого выбора для занятий, но зато я могла сколько угодно наблюдать за людьми, с которыми общалась. Я замечала такое, что не удавалось подметить никому, о чем никому не приходило в голову подумать. И я всегда была настроена на твою волну.
Бросив на Меррипена быстрый взгляд, она увидела, что ему не нравится то, о чем она говорит. Он не хотел, чтобы за ним наблюдали, не хотел, чтобы его пытались понять. Ему не нравилось, когда к нему лезли в душу.
– А когда я познакомилась с мистером Роханом, – непринужденным тоном продолжала Уин, словно они говорили о погоде, – мне сразу бросилось в глаза, что вы сильно похожи. Наклон головы, улыбка, манера жестикулировать – все в точности как у тебя. И тогда я подумала про себя, что не удивлюсь, если однажды узнаю, что вы братья.
Меррипен остановился как вкопанный. Он стоял, повернувшись к ней лицом, тогда как поток пешеходов продолжал обтекать их. Люди ворчали, недовольные тем, что эти двое перегородили движение. Уин заглянула в его глаза и невинно повела плечом. Она ждала его реакции.
– Так не бывает, – проворчал он.
– Все бывает, – сказала Уин. – Особенно в нашей семье. – Она продолжала смотреть на него, читая по его глазам. – Так это правда? – спросила она. – Он твой брат?
Кев колебался. Шепот его был таким тихим, что она едва смогла его расслышать.
– Младший брат.
– Я рада за тебя. За вас обоих. – Она продолжала улыбаться ему, пока уголки его губ не поползли вверх и на лице не появилось подобие улыбки.
– А я нет.
– Когда-нибудь ты будешь этому рад.
Спустя пару секунд он решительно взял ее под руку и они возобновили прогулку.
– Если вы с Роханом братья, – сказала Уин, – то ты наполовину гаджо. Как и он. Ты об этом сожалеешь?
– Нет, я… – Он замолчал, размышляя. – Я не был так уж сильно удивлен. Я всегда чувствовал, что я цыган и… кто-то еще.
И Уин поняла то, о чем он предпочел умолчать. В отличие от Рохана он не был готов принять иную сторону своей личности, ту громадную часть себя, которая до сих пор оставалась нереализованной.
– Ты собираешься поговорить об этом с семьей? – тихо спросила она. Зная Меррипена, она могла ожидать, что он не захочет ни перед кем открываться, пока не обдумает все возможные последствия своего поступка.
Он покачал головой.
– Сначала надо найти ответы на кое-какие вопросы. Например, почему наш отец хотел нас убить.
– А он хотел вас убить? Боже, зачем?
– Мне кажется, что это как-то связано с вопросом о наследстве. У гаджо все обычно сводится к деньгам.
– Какой ты желчный, – сказала Уин, крепче взяв его под руку.
– У меня есть на то причины.
– У тебя также есть причины быть счастливым. Сегодня ты нашел брата и узнал, что наполовину ирландец.
На этот раз она действительно его развеселила.
– И это должно сделать меня счастливым?
– Ирландцы – замечательный народ. И я вижу в тебе ирландские черты: твоя любовь к земле, твое упорство.
– Моя любовь к дракам.
– Да. Ну, возможно, эту черту тебе следует в себе подавлять.
– Будучи наполовину ирландцем, – сказал он, – я должен бы лучше уметь пить.
– И быть куда разговорчивее.
– Я предпочитаю говорить лишь тогда, когда мне есть что сказать.
– Хм. Это не характерно ни для цыган, ни для ирландцев. Возможно, в тебе есть еще какая-нибудь кровь, о которой тебе только предстоит узнать.
– Господи, надеюсь, что нет. – Но он уже улыбался, и Уин почувствовала, как по телу растекается приятное радостное тепло.
– Это первая настоящая улыбка, которую я увидела на твоем лице, с тех пор как вернулась, – сказала она. – Тебе следует чаще улыбаться, Кев.
– В самом деле? – тихо спросил он.
– О да. Улыбаться полезно для здоровья. Доктор Харроу говорит, что жизнерадостные пациенты выздоравливают быстрее, чем угрюмые.
При упоминании доктора Харроу улыбка исчезла с лица Меррипена.
– Рамзи сказал, что ты с ним сблизилась.
– Доктор Харроу – друг, – осторожно сказала она.
– Только друг?
– Пока да. Ты стал бы возражать, если бы он решил за мной ухаживать?
– Конечно, нет, – пробормотал Меррипен. – Какое право я имею возражать?
– Никакого. Если только ты не заявил права на меня первым, чего ты, разумеется, не сделал.
Она почувствована происходящую в нем внутреннюю борьбу. Логика требовала оставить эту тему, но он не смог справиться с эмоциями.
– Не мне запрещать тебе питаться баландой, если того требует твой аппетит, – процедил он сквозь зубы.
– Это ты доктора Харроу сравниваешь с баландой? – Уин старалась сдержать довольную улыбку. Проявление ревности со стороны Меррипена было для нее приятно. – Уверяю тебя, доктор Харроу совсем не так пресен. Он мужчина с характером.
– Он гаджо – с водянистыми глазами и бледной кожей.
– Он очень привлекателен. И глаза у него вовсе не водянистые.
– Ты позволяла ему целовать себя?
– Кев, мы стоим посреди улицы…
– Так позволяла или нет?
– Один раз, – призналась она и сделала паузу, дав ему переварить информацию. Лицо у Меррипена перекосилось. Он злобно уставился на тротуар. Когда стало очевидно, что он ничего не намерен говорить, Уин добавила: – Это был дружеский поцелуй.
По-прежнему ответной реплики не последовало.
Упрямый буйвол, раздраженно подумала она.
– Он поцеловал меня совсем не так, как целовал ты. – Уин почувствовала, что краснеет. – Мы никогда не делали ничего подобного тому, что мы с тобой… той ночью…
– Я не собираюсь это обсуждать.
– Почему мы можем обсуждать поцелуи доктора Харроу, а твои не можем?
– Потому что мои поцелуи не приведут к тому, чтобы я начал за тобой ухаживать.
Уин было больно. И еще она чувствовала себя озадаченной и разочарованной. Как бы там ни было, она намеревалась заставить Меррипена сказать, почему он не хочет добиваться ее, но не здесь и не сейчас.
– Ну что же, возможно, доктор Харроу и собирается за мной ухаживать. И существует вероятность того, что я не стану ему отказывать, – сказала она, пытаясь придать своему голосу тон прагматичного благоразумия. – В моем возрасте я не имею права несерьезно относиться к перспективе замужества.
– В твоем возрасте? – насмешливо переспросил Меррипен. – Тебе всего двадцать пять.
– Двадцать шесть. Но и в двадцать пять женщина уже считается залежалым товаром. Я потеряла несколько лет – возможно, лучшие свои годы – из-за болезни.
– Ты никогда не была так красива, как сейчас. Только слепец или безумец мог бы не заметить твоей красоты. Любой мужчина нашел бы тебя желанной. – В этих словах, произнесенных недовольным ворчливым тоном, тем не менее чувствовалась искренность. Щеки Уин горели.
– Спасибо, Кев.
Он искоса на нее посмотрел.
– Ты хочешь замуж?
Предательское сердце Уин сладко сжалось, потому что вначале она решила, что он спросит: «Ты хочешь замуж за меня?» Но нет, он всего лишь интересовался ее отношением к браку, рассматривая его в качестве, как сказал бы ее ученый отец, «концептуальной структуры с потенциалом для реализации».
– Да, конечно, – сказала она. – Я хочу детей, которых буду любить. Хочу мужа, с которым мы старели бы вместе. Я хочу иметь свою семью.
– И Харроу говорит, что все это сейчас для тебя возможно?
Уин слишком долго медлила с ответом.
– Да, вполне возможно.
Но Меррипен слишком хорошо ее знал.
– Чего ты мне не договариваешь?
– Я достаточно здорова, чтобы делать все, что мне хочется, – твердо заявила она.
– Что он…
– Я не желаю это обсуждать. У тебя свой список запрещенных тем, у меня – свой.
– Ты понимаешь, что я все равно обо всем узнаю, – тихо сказал Меррипен.
Уин
