мешало им радоваться жизни, пока не наступит очередное бедствие. Что ж, не худшая из философий.
Дэвис сел за стол и повязал шею салфеткой. Жанна одобрительно улыбнулась мальчику, надеясь, что Хартли заметит серьезное выражение лица своего сына.
Во многих отношениях ребенок напоминал Жанне ее саму. Она так же преклонялась перед своим отцом и жаждала его одобрения. Но, как ни старалась, все было недостаточно. Она помнила наизусть сотни стихотворений и выучила дюжину речей. Изучала рукописи графа и узнала все, что могла, об истории дю Маршанов только для того, чтобы угодить ему.
Теперь, глядя на Роберта Хартли, она гадала, сравнима ли его жестокость с жестокостью ее отца.
За столом прислуживала молоденькая девушка, недавно привезенная из деревни. Судя по ее неловким движениям, она еще не освоилась со своими обязанностями и окружающей обстановкой. Дом просто ломился от безделушек, покрывавших все доступные поверхности, словно миссис Хартли стремилась продемонстрировать богатство мужа, приобретая фарфор и выставляя его напоказ с единственной целью создать проблемы горничным, вытиравшим пыль. Даже семейная столовая не была избавлена от статуэток и китайских ваз.
В Шотландии, как, наверное, и в Англии, предметы искусства стоили недорого. Сотни беженцев из Франции, которым удалось вывезти часть своего имущества, распродавали ценности, чтобы начать новую жизнь.
Из прошлого Жанны не сохранилось ничего, чтобы привезти с собой.
Дэвис тихо сидел рядом с ней, счастливый, что завтракает вместе с отцом. К чести Хартли, он часто обращался к мальчику, расспрашивая его об учебе.
В окно струилось солнце, подсвечивая темную, тяжеловесную мебель. Миссис Хартли или, возможно, ее муж предпочитали приглушенные тона, которые хорошо выглядели при вечернем освещении, но казались слишком унылыми днем.
— Я никогда раньше не видела вашего вчерашнего гостя, — заметила Жанна, вертя в пальцах серебряную вилку.
Хартли выглядел удивленным.
— Вполне естественно. Мои друзья не посещают детскую.
Ее явно поставили на место, но Жанна только улыбнулась, глядя в свою тарелку. Прошли те времена, когда ее задевали подобные выпады.
— Он живет в Эдинбурге? — поинтересовалась она, подняв голову.
На лице Хартли мелькнуло раздражение, однако он улыбнулся в ответ, очевидно, приняв ее улыбку за кокетство.
— Откуда такой интерес к Дугласу Макрею?
Впервые за долгие годы она услышала его имя, произнесенное вслух. Жанна крепче стиснула ручку чашки, с трудом сохранив на лице улыбку.
— Он напомнил мне одного человека, которого я знала во Франции, — сказала она.
— Та жизнь кончилась, Жанна. Во Франции теперь нет ничего, что стоило бы помнить.
Жанна понимала это лучше, чем он, но только кивнула, удерживая на губах приклеенную улыбку. Хартли считал себя арбитром в самых разных вопросах. Подобное самомнение раздражало и свидетельствовало о слабости характера — один из уроков, преподанных ей монахинями Сакре- Кер.
— Вообще-то он мой деловой партнер, — уже мягче произнес Хартли.
Жанна улыбнулась, наградив его за эту уступку, и получила в ответ еще одну зубастую улыбку и плотоядный взгляд, брошенный на ее грудь.
— Он очень богат, — добавил Хартли.
— Вот как?
Ее не интересовало богатство Дугласа. Она предпочла бы узнать, женат ли он, изменился ли за минувшие годы, но понимала, что вопросы это слишком личные и задавать их нельзя.
В сущности, ей следует бояться Дугласа. Не странно ли, что Хартли, в чьей власти сделать ее жизнь невыносимой, не вызывает в ней ни малейшего трепета, а мужчина, которого она обожала, возбуждает столько опасений?
Любовь к Дугласу была единственным актом неповиновения в ее жизни. Но все, чем она стала, все, что она пережила, было следствием тех трех месяцев.
Неужели этого недостаточно, чтобы бояться его?
— Мы беседовали о революции, — сказал Хартли.
Она устремила на него удивленный взгляд:
— Неужели?
— Все это так ужасно. Я не могу не задаваться вопросом, почему вы покинули Францию. Вы аристократка?
Жанна помедлила, переведя взгляд с Хартли на Дэвиса, смотревшего на нее в ожидании ответа.
— Последние девять лет я провела в монастыре, — уклончиво отозвалась она.
Хартли снисходительно улыбнулся:
— Вы скучаете по своей прежней жизни?
Жанна покачала головой. Едва ли. Впрочем, монастырь ввел ее в другой мир, где царили вечный покой и безмятежность. В качестве наказания ее заставляли пропалывать сорняки в саду. Ей запрещалось разговаривать даже с монахиней, которой было поручено надзирать за ней. Но Жанна завела друзей среди букашек и растений, и наказание превратилось в радость. В тех редких случаях, когда ее оставляли одну, она позволяла божьей коровке забраться на кончик ее пальца и беседовала со своей крохотной подружкой.
— Чем ты сегодня занималась? — спрашивала она у бледно-зеленой многоножки. — Бегала в огород? Надеюсь, ты не уничтожила всю морковку, оставив нас ни с чем? — Осторожно посадив насекомое на ветку, Жанна наблюдала, как оно прячется за листьями, и надеялась, что судьба пошлет ему более долгую жизнь, чем у большинства многоножек.
Она научилась черпать силы в себе. Вместо того чтобы изводить себя мыслями о своих прегрешениях в бесконечные часы, отведенные на покаяние, Жанна прислушивалась к собственному дыханию и пыталась замедлить его, пока не достигала состояния удивительного покоя.
Эти уроки пригодились ей и сейчас. Жанна знала, что выглядит спокойной, несмотря на смятение, царившее в мыслях.
— Что у вас намечено на утро, Дэвис? — поинтересовался Хартли, повернувшись к сыну.
Мальчик взглянул на Жанну и, когда она кивнула, ответил:
— — Вначале мы навестим маму, сэр. А потом будем изучать древних римлян.
— Что ж, весьма увлекательная программа, — улыбнулся Хартли. — Вы не могли бы уделить мне немного времени после ленча? — обратился он к Жанне. — Скажем, после трех?
К несчастью, Жанна хорошо представляла себе, что за тему он собирается обсудить. Намазывая масло на хлеб и поглощая овсянку, Хартли не переставал пялиться на ее грудь.
Что ж, пора дать отпор Роберту Хартли.
— Я хотел посоветоваться с вами насчет чтения Дэвиса, — сказал он, одарив ее очередной зубастой улыбкой. — Он должен больше знать об окружающем мире.
Для блага ребенка лучше оставить его в некотором неведении относительно окружающего мира, хотела сказать Жанна, но у нее хватило ума оставить это замечание при себе.
Капитан Мэннинг появился только утром. Дуглас просматривал почту, когда Ласситер объявил о его приходе.
Дуглас поднялся и, подождав, пока капитан сядет, распорядился подать завтрак в библиотеку.
— Все еще пьешь по утрам какао, Алан? — спросил он.
Мэннинг кивнул:
— Угу. И плевать, что он пачкает мои деревянные зубы.
Их прервал стук в дверь. Дуглас откликнулся, и в комнату вошла молоденькая горничная с большим подносом, заставленным вазочками и тарелками с джемом, тостами, ветчиной и копченой рыбой. Девушка поставила поднос на письменный стол и, поклонившись, удалилась.
— Мне нужна твоя помощь, — сказал Дуглас.
Алан Мэннинг был его другом уже лет восемь. Именно Мэннинг принес в Гилмур известие, что флагман флотилии Макреев пропал в море — известие, с которым Дуглас не смирился даже сейчас, спустя семь лет. В глубине души он верил, что его родители спаслись. Пока они вместе, они выживут, что бы ни случилось.
В отличие от Дугласа Мэннинг не оставил море, но недавно он женился и по этой причине задержался в Эдинбурге на несколько недель дольше обычного. Кроме того, он подумывал о том, чтобы перейти на службу к Макреям.
Согласившись управлять одним из кораблей компании, он мог рассчитывать на большую прибыль при меньшем риске. Торговые перевозки — дорогостоящее предприятие.
Каждый раз, когда приходилось латать паруса, чинить мачты или менять якоря, расходы вычитались из прибылей владельца. Владелец корабля мог легко прогореть из-за плохой погоды или по вине безответственной команды.
— Ты не мог бы порекомендовать мне кого-нибудь из твоих людей? — поинтересовался Дуглас, вручив Мэннингу чашку его любимого какао. — Кого-нибудь, кому можно доверять и кто умеет держать язык за зубами?
Мэннинг настороженно прищурился:
— Пожалуй. А в чем дело?
— Нужно кое за кем понаблюдать. За женщиной.
Мэннинг выжидающе молчал.
— Я знал ее когда-то, — добавил Дуглас.
Капитан сделал глоток и прикрыл глаза, смакуя горьковатый напиток.
— Проще было бы взять ее под свое покровительство, — заметил он.
Дуглас улыбнулся:
— Мой интерес не заходит так далеко. Я лишь хотел бы знать о ее передвижениях на тот случай, если она решит покинуть Эдинбург.
Мэннинг приподнял бровь, но Дуглас не счел нужным отвечать на невысказанный вопрос.
— У тебя есть кто-нибудь подходящий?
— Где она живет?
Дуглас сообщил капитану адрес, гадая, как много придется рассказать Мэннингу, прежде чем тот согласится выполнить его просьбу.
После минутного размышления Дуглас подошел к застекленному шкафу в дальнем конце комнаты. Он никогда не считал себя сентиментальным, хотя и происходил из семьи, ценившей традиции и семейные предания. Но его дочь доказала, что он заблуждался.
Дуглас открыл дверцу шкафа и вытащил тоненькую золотую цепочку длиной с его
