Карислав силой оторвал от себя жену, Яволод потащил свою биарминку Бэву на руках. Уже все собрались, вытянулись из городка. Одна Заренка не идёт.
Одинец нашел слово, но смелости сказать его в полную силу не собрал:
— Коль любишь… детей и мужа, уходи.
Заренка не сказала, что не любит мужа. Спросила:
— Почему же мне уходить? Что же я, уйти не сумею и не успею, коли нурманны вас потеснят?
Одинец никогда не умел много говорить, его речь была тяжелой и малословной. И перед Заренкой он впервые нашел в себе силу слова.
— Слышишь? — Он махнул рукой, будто охватил все собравшееся в Усть-Двинце смятенное людство. — Народ гудит, в нем тоска, тревога, колебание. Сколько ныне сбежалось — все меня ждут, на меня смотрят. Я им нужен, для них я. Ныне мне надобно иметь свободное сердце. Ты в моём сердце… Коль видеть тебя буду, коль буду знать, что здесь ты, — не о людстве, о тебе буду думать. Ты уйдешь и мне вернешь покой.
Необычно, непривычно опустились Заренкины глаза. Что спрятала в них гордая женщина?
Она обняла мужа:
— Прощай… — Сделала шаг и обернулась: — Страшно… Обещай, что себя сбережешь. Обещаешь?
— Буду беречь.
И ушла… Сказала бы: «Не из-за Иворушки, чтобы не быть ему сиротой-безотцовщиной и горемычным вдовьим сыном, — сама за тебя пошла». Сказала б: «Любый мой». Нет. Забыла, что ли, сказать?
«Любый»… Экое слово чудесно-волшебное! Иные уста его легко произносят. От других же — не добьешься.
Одна, другая, третья — замерещились лодьи на дальнем взморье. Скоро и четвертая поднялась из- за моря. С сивера тянул ветерок. Море дышало и гнало в устья приливной вал. С ним плыли нурманны. Не торопились. Нарастали медленно, подобно приливу.
Люди различали, как петляли две передние лодьи, длинные, длиннее самых больших китов, узкие, низкие. Ищут дорогу. Оттуда, от нурманнов, Усть-Двинец ещё не виден. Ещё далеко нурманны, лодьи кажутся малыми. Тяжко ждать. Уж шли бы скорее, всё одно!
Приближаются.
Нурманны плыли верно; они нащупали стрежень большого протока, где надежно идти и в отливную, не только в приливную волну.
Заметили! С низкой передней лодьи подали знаки руками, на других повторяли те же знаки. Нурманны переговаривались и сговаривались.
Нечего им шарить по Двине — они нацеливаются на городок, чтобы принять покорность народа и взять первую дань. Не будет им ни покорности, ни дани!
Нурманны уже проходили устье. Одинец торопил Карислава. На острове нурманнов ждала тайная засада, и Кариславу было поручено поддержать засадных стрелками с материкового берега.
Перед Усть-Двинцом, у пристани, Одинец оставил двадцать поморян и около сотни биарминов. Со всем остальным народом старшина скрылся в городке выжидать время для удара на высадившихся нурманнов.
…А женщины и детишки уже далеко — прошло четыре дня со времени ухода любимых. Что ни случись — нурманнам их не догнать, не разыскать. На сердце свободно.
От острова до материкового берега было шагов шестьсот, на полный полет стрелы. В засаде сидели Отеня — за старшого, четыре поморянина и пятнадцать биарминов. Они должны были выждать и бить нурманнов вблизи, но не теряться и зря не класть головы. С другой стороны острова, на берегу узкой протоки, ждала расшива.
Нурманнская лодья медленно гребла по большой протоке между островом и материком, а расшива засадников ждала на другой стороне острова.
Отеня щелкнул соловьем. Первое заливистое колено звучной птичьей песни раскатилось по тихой воде. С того берега каркнул Карислав. Соловей затюкал вторым коленом, ворон захрипел в ответ.
— Вот мы им сейчас! — шепнул себе Отеня, погладив спаленную при поджоге собственного двора рыжую бороду. — Как раз среди протока тянут. Эк медленно гребут…
Отеня различал головы гребцов в рогатых и в простых, гладких шлемах. На носу лодьи с опущенным к ноге длинным щитом стоял среднего роста крепкий нурманн в красных медных латах. На груди его доспеха был нарисован черный ворон. Ноги нурманна закрывали набедренники и поножи, правую руку защищали поручень и железная рукавица. Низкий наличник гладкого шлема без рогов, с двумя дырами для глаз мешал нурманну, и он, разглядывая берега, поворачивался всем телом.
Отене послышалось, будто рядом грызут кость. Он оторвался от лодьи и оглянулся. Около стоял клейменый биармин, у которого от воспаленного ожога лоб выпячивался буграми. Отеня толкнул биармина, чтобы тот опомнился.
Биармин повернул страшное лицо:
— Он, этот, он, убийца!
Сейчас акулья лодья покажет борт. Пора. Поразить её меткими стрелами, отбить охоту тащиться выше…
Стрела толщиной в палец, длиной в полтора аршина. На стреле — каленый кованый рожон с усами в четверть для крепкой насадки на древко. С другого конца от прорези с четырех сторон тоже на четверть вставлены гусиные расколотые перья. Лук в два аршина, гнутый из пяти ясеневых пластин, склеенных варенным из копыт клеем и окрученный жилами.
Отеня, подавая знак, засипел:
— Ссс!..
Левые руки поднялись и вытянулись. Стрелки растянули тетивы до уха и правым глазом метили по стреле на цель: на шею, на бедро, на щеку, на колено нурманнам, где стрела смогла бы проскочить между доспехами. Целили не просто: считались с ветром, с движением лодьи и с дугой полета стрелы. А хорошо укрыты доспехами нурманнские тела…
Отеня крякнул — и пальцы разом сорвались с тетив. Крученые жильные тетивы звякнули и ударили по кожаным рукавичкам, которые стрелки носят на левой руке, чтобы не покалечить пальцы.
С двух сторон, с обоих берегов, летели тяжелые стрелы. Нурманны не ответили, закрылись щитами и вспенили воду веслами. Кажется, и мига не прошло, а они уже вырвались выше острова и ушли от засадных лучников.
А с материкового берега кричат:
— Отеня! Э-гей! На расшиву-у! Отенюш-ка! Вниз глянь… Мила-ай!
У Карислава голос, как у лешего. Отеня опомнился от боя. Он видел, как снизу к острову поспевала вторая акулья лодья и метилась приставать. Первая же, проскочив остров, развернулась к островному приверху. Нурманны хотели взять засаду клещами, войдя на остров с двух концов. Отеня не потерялся. Нет, нурманн, мы ещё поживем!
— Все к расшиве! Эй, засадные!
Тот проток узкий, за ним большой остров, потом старица, второй остров. Ищи до зимы — не найдешь.
Стрелки вмиг оказались у воды. Расшиву не нужно толкать, ждет на воде. Из затончика ничего не видно.
А Карислав всё торопит:
— Поспешай, э-ге-ге-гей, поспешай!
И горло же у человека!
Оглянулся засадный старшой посчитаться, все ли здесь. Будто бы мало народа… Эх, да что же это? Половины биарминов нет как нет!
Чу! С нижнего конца острова биармины вопят, визжат по-своему, как на волчьей охоте:
