опорожненные пакеты и вешали на их место полные, капли медленно, мучительно медленно струились прямо в вены бледной руки, безжизненно лежащей на кровати, а он все сидел, потом сжал вторую ее руку и отошел от кровати только тогда, когда пришел врач, заходивший дважды в день. Всякий раз, когда врач уходил, Макс снова садился на жесткий стул и снова брал неподвижную руку в свою.
Он всей душой желал, чтобы она жила и поправлялась, даже тогда, когда проводил час за часом, пытаясь придумать, что сказать ей, если она выживет. Им придется перейти на нелегальное положение и сменить фамилии; когда ее доставили в больницу, он уже записал ее под вымышленной фамилией, заполняя анкету. Им придется теперь скрываться, и так будет продолжаться до тех пор, пока он не найдет способ устранить тех, кто подложил бомбу. Пока он не будет уверен, что они в безопасности.
Он заранее все подготовил к тому, чтобы скрыться. Он и раньше понимал, что ему придется уехать из Англии и сменить род занятий. Когда в газетах стали появляться статьи о контрабанде предметов антиквариата, он понял, что жить спокойно осталось недолго. В то же время на него нажимал Дентон, требуя расширения масштабов деятельности как раз тогда, когда он понял, что ее нужно либо ограничить, либо прекратить совсем, по крайней мере на время. А затем, из-за того, что эти чертовы болваны, работавшие на него, стали тайком промышлять по мелочи, сбывая подделки картинным галереям, а репортеры раздули эту историю, он понял, что в следующий раз сам может оказаться в центре всеобщего внимания. С каждой новой неделей он все откладывал и откладывал дату своего исчезновения. Он заранее все продумал, все уже было готово… но эти планы были рассчитаны на одного человека, а не на двух.
Теперь придется все продумывать заново. Он может сделать так, чтобы им было где жить: Робер, наверное, поможет найти для них какое-нибудь более просторное жилье, чем квартирка, которую он снимал для себя в Эксан-Провансе. Но для того чтобы удержать ее подле себя, убедить оставить прежнюю свою жизнь в Лондоне — антикварный магазин, друзей и подруг, собственный круг интересов, нужно было, чтобы она любила его так, что ничто другое не имело бы для нее значения, так, как он любит ее, теперь он понимал это. Любила или боялась.
Она не любила его. Он это знал, но был уверен, что она сможет его полюбить, если дать ей время. Стало быть, надо убедить ее, что ей угрожает опасность, и лишь оставшись с ним, она будет чувствовать себя в безопасности.
Поразмыслив, он решил, что так и будет действовать. Когда санитарки принесли ему поесть, он равнодушно и машинально перекусил. Когда его начали о чем-то спрашивать, отвечал по-французски, бегло, но со странным акцентом, и они стали смотреть на него с любопытством, гадая, откуда он родом. Ночью он дремал на кушетке рядом с ее кроватью. И вот, когда пошел третий день, Стефани, наконец, открыла глаза.
Макс снова почувствовал прилив бурной радости и, склонившись над кроватью, порывисто схватил ее руки своими и уже открыл рот, чтобы позвать ее по имени, но тут же прикусил язык. Не шевелясь, она смотрела вверх, на потолок, от ее невидящего взгляда и неподвижного тела его охватил жуткий страх, лишивший дара речи. Он еще сильнее сжал ее запястье и стал ждать, что будет дальше.
Томительно тянулись минуты. Наконец она очень медленно повернула голову. Они не отрываясь глядели друг на друга, их глаза встретились, и Макс понял, что она не имеет ни малейшего понятия о том, кто он.
За одно мгновение все переменилось. Может, все это пройдет — через несколько дней, а может, и всего через несколько часов, — но если это не так, если она в самом деле лишилась памяти и ничего уже не помнит, то можно сказать, что судьба преподнесла ему подарок. Всю жизнь Макс жил своим умом, демонстрируя способность мгновенно усваивать информацию и корректировать ее с учетом того, как складываются обстоятельства. Теперь, встретив невидящий взгляд Стефани, он понял, что это даже лучше того варианта, что пришел ему в голову раньше. Наверное, еще какое-то время у него не будет полной ясности, но теперь появился вариант про запас, и если дело выгорит, то лучшего нельзя и желать.
— Сабрина, — окликнул он и впился глазами в ее лицо.
По лицу пробежала тень.
— Сабрина, — жалобно и неуверенно повторила она.
— Ты что, ничего не помнишь? — Он говорил по-французски, желая в глубине души, чтобы она тоже отвечала ему по-французски. Она знала этот язык так же хорошо, как и он сам, а произношение у нее было даже лучше. Из этого он сделал вывод, что если она на самом деле утратила память, то станет вести себя в соответствии с тем, что услышит и увидит. А он бы сделал так, чтобы она во всем слушалась его, льнула к нему, принадлежала ему. — Ну что ж, если ты ничего не помнишь, не будем пока об этом говорить. Обсудим позже. У тебя был шок, ты ранена. — Нагнувшись, он поцеловал ее в щеку, а затем легко коснулся губами ее губ. — С тобой все будет в порядке, Сабрина, ты поправишься.
— Сабрина. — Она словно попробовала это имя на вкус, потом отрицательно покачала головой. — Je ne comprends pas[8]…
— Прошу прощенья, месье, — раздался из-за спины Макса голос врача. — Будьте так любезны, подождите за дверью…
Макс даже не взглянул на него.
— Я останусь вместе с женой.
Глаза Стефани расширились от удивления. С недоуменным видом она уставилась на него.
— Месье, я отвечаю за свою пациентку, мне нужно осмотреть ее.
Мгновение помедлив, Макс выпустил руку Стефани и, пятясь, отошел от кровати. Прислонившись к стене, он скрестил руки на груди и немигающим взглядом уставился на кровать, давая понять, что не сделает больше ни шагу.
Врач застегнул на руке Стефани манжету, чтобы измерить кровяное давление.
— Вы не помните, как вас зовут, мадам?
— Уходите. — Не переставая плакать, Стефани вертела головой из стороны в сторону, словно угодив в ловушку, затем, отведя глаза, посмотрела в окно, в проеме которого виднелось голубое небо, по которому плыли белоснежные облака. — Уходите. Уходите. Я не хочу вас видеть. Я никого не хочу видеть.
— С мадам произошел несчастный случай, — спокойно проговорил врач. — Нам нужно определить, насколько сильно вы пострадали — как физически, так и душевно. — Склонившись над Стефани, он приоткрыл ей глаза и посветил в них крохотным фонариком, пощупал пульс, вынув стетоскоп, послушал сердце, постучал по грудной клетке, затем, откинув одеяло и взяв молоточек, — по коленям и ахилловым сухожилиям. Потом он встал, осмотрел кровоподтеки и, вновь аккуратно накрыв ее одеялом, ласково положил ее руку сбоку, поверх одеяла.
Стефани лежала не шевелясь, пребывая в почти бессознательном состоянии, уставясь невидящим взором в потолок, не замечая ни самого врача, ни его седой шевелюры. Когда он попробовал снять повязку с головы, она поморщилась.
— Ну вот, tres bien,[9] все заживет, — пробормотал он и, взяв свежую марлю, снова наложил повязку.
Врач посмотрел на профиль Стефани. Он не мог определить, из какой страны она родом. Она свободно говорила по-французски, но в речи чувствовался слабый, почти неуловимый акцент, не оставлявший у него сомнений в том, что она не француженка. Что касается мужчины, то совершенно ясно, что он не француз; он говорил бегло, но с акцентом, который смутно напоминает немецкий. Оба, наверное, за свою жизнь много где побывали, размышлял врач; интеллигентные люди, которым не составляет труда выучить иностранные языки. В мире таких с каждым днем все больше и больше — легко и быстро приспосабливающихся людей с претензией на утонченность. Несмотря на кровоподтеки и прочие повреждения, дама — просто красавица, ее красота и пугливость вызывали в нем интерес, однако он понимал, что сможет помочь ей ровно настолько, насколько позволит ее муж.
— Ну что ж, мадам. — Он говорил, обращаясь к профилю Стефани, спиной чувствуя, как Макс не мигая глядит на него. — Ваше физическое состояние улучшается. Вы — везучая женщина, рана ваша затянется, волосы снова отрастут и шрам под ними не будет виден, кровоподтеки исчезнут. У нас
