— Вот, на вешалке у нас есть несколько образцов. Может быть, вы хотите посмотреть…
— Ах, лучше вы выберите что-нибудь на свой вкус! Она не так часто приглашает меня обедать, чтобы я слишком утруждала себя выбором. А что, если взять вот эту? Желтого цвета. Я его терпеть не могу, но ей он, может, и понравится.
— Он не то что бы желтый, скорее, золотистый, — послышался мужской голос, — густого, сочного, сияющего оттенка, полного солнечного света и свежего ветра. Этот цвет — словно напоминание о полуголодной юности, любви, надеждах на вкусную пищу и вино.
Стефани с покупательницей обернулись. Тот, кто это произнес, стоял, прислонившись к стене и непринужденно улыбаясь. Это был мужчина с тонкими чертами лица и слегка впалыми щеками, среднего роста, чуть выше Стефани и примерно ее возраста. Он был худощав, широкоплеч и белокур, с почерневшим от загара лицом. На нем были голубые джинсы и белая рубашка с расстегнутым воротом. Стефани поймала взгляд его зеленых глаз с лукавыми, заговорщическими огоньками. Это его голос она слышала в магазине, когда он с Жаклин беседовал о картинах.
Они стояли и смотрели друг на друга, пока покупательница твердила:
— Золотистый? Золотистый? Никогда о таком цвете не слышала. Я даже не знаю, как это слово произносится.[19] А что оно значит?
— Желтый, — ответила подошедшая Жаклин. — Пигмент, которым часто пользуются художники. Значит, вы хотите купить эти две скатерти — красную и желтую?
Стефани взяла обе скатерти у покупательницы.
— Я вам их сейчас заверну.
— Если мадам не возражает, — вставила Жаклин. Стефани залилась краской. Она не могла сосредоточиться, так как чувствовала на себе взгляд мужчины и сама хотела взглянуть на него.
— Да, если хотите, посмотрите что-нибудь еще. А скатерти полежат, пока вы будете думать.
— Что ж, пожалуй. Я тут приглядела одну вазу… — Покупательница отошла.
— Прошу прощения, — сказала Стефани, обращаясь к Жаклин.
— Ах, у Леона привычка встревать в чужие разговоры. Знакомьтесь. Сабрина Лакост, Леон Дюма. Сабрина, вы, наверное, видели в магазине некоторые работы Леона. По-моему, последняя была продана в тот день, как вы начали работать.
— Да, я видела. Кроме того, одна ваша картина висит у нас в гостиной, — ответила Сабрина, здороваясь с Леоном за руку.
— Какая же? — спросил он.
— «Малые Альпы».[20] На ней изображен маленький домик. По- моему, совсем как на картине Ван Гога.
Глаза у него заблестели.
— Я нарисовал домик в знак уважения к нему. А вы были в этих горах?
— Нет. — Смутившись, Стефани сделала шаг назад, потом еще один. — Прошу прощения, мне еще нужно заняться вот этим… Нужно завернуть эти… — Повернувшись, она бросилась в служебную комнату.
Леон загородил дверной проем.
— Я сказал что-нибудь не то?
— Нет. — Немного размотав рулон оберточной бумаги, она отрезала от него кусок. — Просто мне нужно кое-что сделать.
— По-моему, это не совсем так. Ну ладно… — Он наблюдал за ней, пока она заворачивала красную скатерть и салфетки. Они молчали и слышали доносившийся из магазина голос Жаклин. — Вы сказали: «Еще одна висит у нас в гостиной». — Вы замужем?
— Да.
— А кто купил картину? Вы или муж?
— Муж. Еще до того, как мы познакомились.
— Я восхищен его вкусом. — Войдя в комнату, он протянул руку. — Очень рад был с вами познакомиться. Надеюсь снова вас увидеть.
— Да, — ответила Стефани. Снова обменявшись рукопожатием, они не отпускали рук, глядя друг на друга. Его нельзя назвать красивым, мелькнула у Стефани мысль, но он ей нравился! Его глаза светились любопытством, чувством юмора, он пристально рассматривал все, что попадалось ему на глаза. Сейчас он смотрел на нее так, словно хотел узнать о ней все, и не мимоходом, не небрежно, а всерьез. Макс говорил, что он — один из лучших молодых художников страны. Он слишком сильно сжал ей руку, но она не отнимала ее. Они смотрели друг другу в глаза, словно неслышно беседовали, постепенно узнавая друг друга.
Ах, подумала Стефани, возможно, я уже становлюсь смелой.
Глава 11
Миссис Тиркелл, принесла блюдо с жареной курицей и картофелем и поставила его на стол, так что оно оказалось по правую руку от Лу Чжэня.
— Конечно, будет второе, а как же иначе? — проворчала она. — Когда молодой человек взрослеет, он все равно что двигатель машины, куда нужно все время заливать бензин. И тем более если он — студент, да еще такой тощий. Ну же, молодой человек, давайте я вам положу два-три кусочка курицы, вам это не повредит. А еще картофеля.
— Он больше не хочет, — кисло сказал Клифф.
— Нет, хочет, — возразила Пенни, внимательно глядя на Лу. — Он просто отказывается из вежливости. А мне можно еще, миссис Тиркелл? После Лу?
Сабрина и Гарт с улыбкой переглянулись.
— Наш дипломат, — сказал Гарт. — Давай, Лу, не стесняйся. Ты оказался в меньшинстве. Когда имеешь дело с Пенни, так обычно и бывает.
Чуть заметно улыбнувшись, Лу положил на тарелку порядочную порцию курицы с картофелем. Подчеркнуто шумно вздохнув в знак одобрения, миссис Тиркелл подошла к Пенни.
— Это в самом деле вкусно, — сказала Пенни. — А у вас в Китае курицу готовят по-другому?
— Там у куриц разрез глаз другой, — ввернул Клифф.
— Клифф… — начал было Гарт, но Сабрина опередила его: — Не слишком удачная шутка, — непринужденно заметила она.
— Знаете, мне кажется, у нас курица ничем не отличается от вашей, — серьезно ответил Лу. — Я одно время жил в деревне, видел, как их резали на бойне, и мне они показались совершенно обычными.
— Я думала, вы выросли в Пекине, — сказала Сабрина. — А когда вы жили в деревне?
— Когда я был еще совсем маленьким. Было время, когда наше правительство в принудительном порядке посылало горожан работать на полях, так я с семьей переехал на запад.
— Многие, независимо от происхождения и профессии, были вынуждены покинуть родные места, — сказал Гарт. — В том числе и отец Лу, физик, и его мать, учительница английского языка.
Лу снова улыбнулся одними губами.
— Отец пять лет грузил лопатой навоз, а мать стирала.
— Почему? — спросил Клифф, в котором любопытство на мгновение погасило его недоброжелательное отношение к студенту.
— Правительство решило, что интеллигенция, специалисты должны вернуться к простому народу, потому что они, мол, забыли простой народ.
