воспламенитель.
Все ждут теперь команды: “Разойдись!” Но прежде чем она раздается, унтер-шарфюрер Шварценбах произносит:
— Подполковник Бурсов и майор Огинский, выйдите из строя! Вы пойдете со мной к капитану Фогту. Остальные могут разойтись.
— Разойдись! — зычно командует Азаров.
Бурсов незаметно подходит к Нефедову и взволнованно шепчет:
— Вы остаетесь за меня. Что бы с нами ни произошло — все должно быть осуществлено строго по задуманному плану.
Их сразу же уводит Шварценбах, а остальные разбредаются по блокам. Нефедов лишь на несколько мгновений задерживается возле Азарова.
— Я остаюсь за Бурсова, — шепчет он. — Всем быть наготове. Вторую вышку взрывайте сразу же, как только взорвется первая, не ожидая никаких приказаний. Остальное в соответствии с выработанным планом. Познакомьте с ним свой блок.
И он уходит к себе, оставив Азарова с беспокойными мыслями о судьбе Бурсова и Огинского.
В блоке старших офицеров его сразу же обступают тесным кольцом. Сыплются тревожные вопросы:
— Зачем это их?.. Что могло случиться?.. Не догадались ли?..
— Не думаю, чтобы могло быть что-нибудь серьезное, — успокаивает их Нефедов, хотя и у него самого тревожно бьется сердце. — Во всяком случае, не похоже, чтобы догадались. Тогда бы всех нас… Но что бы там ни случилось с ними, помочь им мы, к сожалению, не можем, а замысел наш будем осуществлять строго по плану, который я вам сейчас сообщу. Таков приказ подполковника Бурсова.
…Уже одиннадцать, а о Бурсове и Огинском все еще ничего не известно. В блоке старших офицеров никто не только не спит, но и не ложится на нары. Нервы у всех напряжены до предела. Нефедов почти не отходит от двери, смотрит сквозь щель на освещенный луной лагерь.
— Черт бы ее побрал, эту луну! — уже в который раз поносит он ночное светило. — Как будто нам прожекторов мало…
А прожектора, установленные по углам забора и освещающие лишь его проволоку с частым пунктиром нанизанных на нее колючек, превращают лагерную территорию в огромный ринг. Он пуст пока, но скоро произойдет на нем такой бой, от которого содрогнутся и земля и небо.
Входные ворота хотя и не освещены прожекторами, но в лунном свете Нефедов хорошо видит пулеметную площадку над ними, шагающего по ней часового в тупорогой каске и задранное в небо длинное рыльце пулемета на раскоряченной треноге. Второй часовой ходит внизу, с наружной стороны, и его сутуловатый силуэт лишь изредка появляется в просвете ворот, зарешеченных колючей проволокой.
Через каждые полчаса Нефедов переговаривается с Азаровым условным стуком в стенку, за которой находится блок младших офицеров. У них по-прежнему все в порядке. Они готовы и ждут лишь взрыва входных ворот, для того чтобы действовать.
“А что, если взрыва не будет?.. — не покидает Нефедова тревожная мысль. — Что, если взорвется только эсэсовская комендатура, а этот взрыватель откажет?..”
Нет, не должно этого быть! Ну, а если?.. Нужно же быть готовым и к этому. Эх, был бы тут сейчас Бурсов!..
Но его нет, и надо решать самому. И Нефедов решает: если спустя несколько минут после взрыва комендатуры лагерные ворота не взлетят на воздух, он подает команду Азарову — взрывать заднюю пулеметную площадку. А блок Нефедова сразу же атакует входные ворота.
Приняв такое решение, он сообщает его остальным офицерам и азбукой Морзе выстукивает приказ Азарову.
Но что же все-таки с Бурсовым и Огинским? Скорее всего, они приглашены на день рождения Фогта. Видно, он хочет задобрить их, чтобы завтра они не подвели его при обстреле минного поля в присутствии штандартенфюрера. Но ведь в таком случае они в офицерском помещении под комендатурой, которая вот- вот должна взлететь на воздух?
Нефедов торопливо вытирает пот, невольно выступивший на лбу. А времени уже без четверти двенадцать. При точности хода немецкого двадцатиодносуточного взрывателя плюс-минус один час нужно, значит, ожидать взрыва с минуты на минуту…
А Бурсов с Огинским в это время действительно сидят с эсэсовскими офицерами за столом, но не в их клубе над комендатурой, а во дворе, под акациями, — вечер ведь нестерпимо душный и пировать в закрытом помещении просто немыслимо. Гости капитана уже изрядно захмелели, и это дает возможность Бурсову и Огинскому незаметно наливать в свои рюмки вместо коньяка фруктовую воду.
У капитана сегодня, кроме его сослуживцев, еще один гость — штурмбанфюрер из той танковой дивизии, в которой и сам Фогт служил когда-то. На рукаве его мундира нашивка “SS Division “Totenkopf”. Он прямо с фронта. Заехал к старому приятелю по пути в отпуск. Сначала хвастается своими ратными подвигами, а потом как-то вдруг скисает и пьет молча, с очень злым выражением лица.
Но и Бурсову с Огинским не веселее. И не столько потому, что приходится сидеть с этими эсэсовцами, а потому, что расположились эсэсовцы под акациями, метрах в ста от комендатуры, а не в клубе над комендатурой, которая должна скоро взлететь на воздух. Да и уходить отсюда нужно поскорее. Если комендатура взорвется, эсэсовцы сразу же сообразят, чьих рук это дело.
Дважды Бурсов просил Фогта отпустить их — завтра ведь ответственный день, но захмелевший капитан лишь легкомысленно машет рукой:
— К черту завтрашний день! Я не боюсь завтрашнего дня! Давайте лучше выпьем за наш завтрашний день! Мы скоро дадим нашему фюреру могучее оружие против русских минных полей, на которых танковый батальон моего друга потерял так много машин…
Но тут захмелевший штурмбанфюрер вскакивает вдруг и изо всех сил грохает кулаком по столу:
— Какое еще оружие, черт побери? Против каких полей? Нас гонят по всему фронту… Русские давно уже захватили Богодухов, подошли к Ахтырке, перерезали железную дорогу Харьков — Полтава, охватили Харьков с запада… Мой батальон потерял почти все танки, и я не в отпуск еду, черт все побери, а на переформирование! И думать нам надо не над уничтожением русских минных полей, а над усилением своих собственных. Теперь пойдет уже не та война! Теперь будем главным образом драпать! А вы готовьтесь сматываться отсюда. Фронт уже близок!..
Он говорит, вернее, выкрикивает еще что-то, но Фогт поспешно выводит Бурсова с Огинским из-за стола и подзывает дежурного эсэсовца:
— Отведите их в лагерь! Им надо хорошенько выспаться к завтрашнему дню. Спокойной ночи, господа! Надеюсь, вы не подведете меня завтра?
А времени уже около двенадцати. Скорее бы вел их этот эсэсовец в лагерь, а он не торопится. Вызывает еще кого-то и посылает вперед, сам идет сзади. Движутся не спеша, а время бежит!..
Но вот наконец и лагерь. В нем все спокойно. Старший из эсэсовцев сдает их часовому у ворот, и тот разрешает идти в свой блок.
Их появление в блоке вызывает такой громкий вздох облегчения, что его слышат, наверное, даже младшие офицеры. И почти тотчас же раздается глухой раскатистый удар. Все вздрагивают и устремляются к двери.
— Спокойно, товарищи! — останавливает их Бурсов. — Это всего лишь гром. И это очень хорошо. Теперь бы еще хорошего дождя! Он загнал бы эсэсовцев в их клуб над. комендатурой.
И он торопливо рассказывает товарищам все, что произошло с ними у капитана Фогта. А гром снова сотрясает барачное здание и гремит теперь все чаще и яростней. Луны уже не видно. Все погружается во тьму…
— Сколько же времени? — спрашивает Бурсов.
У Нефедова часы со светящимся циферблатом. (Ему чудом удалось уберечь их от эсэсовцев.) Часовая стрелка перевалила уже за двенадцать, минутная стоит на цифре “три”, значит, четверть первого.
И тут на черепичную крышу барака сразу же обрушивается ливень, будто кто-то открыл над нею клапан гигантской цистерны. Грохот такой, что офицеры начинают опасаться, услышат ли они взрыв…
