служащего автомобильного проката.
— Отдайте ключи от вашей машины этому месье, который доставит молодых особ и багаж в ратушу.
— С удовольствием, месье Авола.
Кто бы мог подумать, что столь приветливый молодой человек — это тот, кто сунул ствол револьвера между зубов казначея клуба и помог несчастному нажать указательным пальцем на спуск (впрочем, разве это не было еще одним свидетельством его услужливости?).
Стоя перед дверью на лестничной площадке, Франсуа услышал, как у него в квартире звонит телефон. Неделю назад он позволил бы ему трезвонить сколько угодно, говоря себе, что тот, кому он нужен, вполне может перезвонить. Теперь же Рошан торопливо отпер дверь и, перешагнув через изумленного Були, устремился в комнаты, чтобы снять трубку. Как он и надеялся, раздался голос Доминик.
— Франсуа?
Он почувствовал ее напряженность.
— Да. Что случилось?
Она была немногословна. Как у бегуна, который экономит кислород, пробежав слишком быстро стометровку.
— Я сожгла корабли.
— Уволена?
— Я сама ушла.
Он мысленно усмехнулся, снова вызывая в памяти киношные ассоциации. Он представил ее в роли Чарли Лофтона в фильме «Если бы у меня был миллион»… Там скромный конторский служащий вдруг узнал, что стал обладателем подобной суммы в долларах. Он спокойно снял свои люстриновые нарукавники и зашагал по бесконечным остекленным коридорам, молча пересек анфиладу многолюдных помещений, вошел наконец в директорский кабинет и позволил себе роскошь показать тупому и самодовольному начальнику язык; затем так же спокойно закрыл за собой дверь и отправился начинать новую жизнь.
— Вы молчите. Вам это не нравится?
Он ответил:
— Мне хотелось бы оказаться там, когда вы послали их подальше.
Хрипловатый смех на другом конце провода вызвал в нем прилив нежности.
— Да. Я выглядела неплохо. Спасибо.
Несмотря на выданный самой себе похвальный лист, он почувствовал, что за этой гордостью скрывается горечь. Ему никогда не приходилось попадать в такое положение, но он понимал, как трудно оставить место, где нравилось работать, и уйти под скудные соболезнования и равнодушные или смущенные взгляды коллег, поглощенных только одной мыслью: чтобы вы поскорее удалились. Каковы бы ни были причины, речь шла о неудаче.
— Мы еще им покажем. А пока я надеюсь, что на нашем плоту есть место для двоих.
— Спасибо, Франсуа.
Он с удивлением отметил, что Доминик боялась остаться одна. И что она не уверена в нем. Это невысказанное сомнение он понял как упрек.
— Приезжайте. Я жду вас.
В трубке помолчали, потом раздалось:
— О'кей.
Едва он успел повесить трубку, как звонок раздался снова. Звонили от мэра.
— Месье Рошан? С вами будет говорить месье мэр.
Приветливый голос Луи Жомгарда зазвучал внезапно после голоса секретарши.
— Добрый день, Франсуа… Как поживаете? — Не дожидаясь ответа, он продолжал: —…Я хочу вам показать, что у меня нет от вас никаких секретов. — И, выдержав паузу, добавил: — Во всяком случае, в том, что касается футбола. Приходите выпить чашечку кофе в «Оберж де ля Рок». В четырнадцать часов. Я обещаю вам беседу, которая может оказаться для вас полезной. И поскольку я не хотел бы, чтобы на нас набросилась стая ваших коллег, то рассчитываю, разумеется, на вашу сдержанность. Впрочем, это в ваших же интересах. Но, после того как мы выпьем последнюю каплю кофе, у вас будет карт-бланш.
Нескольких минут было достаточно, чтобы превратить самый роскошный «люкс» отеля в филиал Международного театрального агентства Карло Аволы. Посыльный еще не успел внести бесчисленные чемоданы и сумки, как портативные компьютеры и факс были включены. Получив первое послание, импресарио, даже не сняв шляпы, отослал по тому же каналу предложение контракта в миллионы долларов за прощальное турне Фрэнка Синатры по Европе. Улыбающиеся и приветливые секретарши, которые, на первый взгляд, годились только для того, чтобы поражать воображение публики или услаждать импресарио, проявляли работоспособность, свидетельствующую о немалых требованиях сицилийца к тем, кто у него служит. Пиа запросила один из компьютеров относительно свободных дней в крупнейших концертных залах Старого Света, послала календарный план выступлений агенту знаменитого эстрадного певца и нашла время предложить прохладительные напитки Жан-Батисту де Ла Мориньеру, который чувствовал себя, словно на птичьем базаре.
— Спасибо. Я не хочу пить.
Но, даже понимая свою бесполезность здесь, он не осмеливался уйти. Впрочем, нужно было разработать программу дня для того, кого он должен представить как чудесного спасителя спортивной ассоциации Вильгранда. Всю дорогу от аэродрома до центра города гость довольствовался созерцанием пейзажа, словно он был простым туристом. Попытки его спутника сразу приступить к делу не встречали поддержки.
— Дайте мне поглядеть вокруг.
Когда же кандидат в президенты футбольного клуба заметил, что Вильгранд — захудалый городок по сравнению с такими центрами, как Лос-Анджелес, Нью-Йорк, Париж или Лондон, и что он сожалеет, заставив его предпринять такое путешествие, столь несоразмерное с масштабами обычной деятельности Карло Аволы, тот грубо оборвал Ла Мориньера.
— Я надеялся, у вас достаточно влияния на ваших сограждан и вы избавите меня от подобного путешествия. Но раз уж так случилось…
Но тон Аволы внезапно смягчился, когда он подумал, что они связаны одной веревкой и провал бывшего страхового агента будет в глазах «крестного отца» и его, Аволы, собственным крахом.
— Дайте мне прочувствовать атмосферу, которая нас окружает. Видите ли, мой дорогой, артист во время турне всегда должен перед выступлением настроиться на местную волну. И тем более когда речь идет о сольном концерте. Который я в каком-то роде должен здесь дать. И поверьте моему профессиональному опыту: обстановка — это не только микрофон на сцене. Это также зал, весь театр, вплоть до раздевалок, площадь, где он стоит, улицы, его окружающие, и даже деревья. И лишь когда ты сумеешь вобрать в себя все это, талант сможет завоевать всеобщее признание.
Удивленный этими откровениями, глубину которых Ла Мориньер по-настоящему не мог оценить (только люди театра способны их понять), он просто выслушал гостя и, примирившись с его молчанием, ограничился короткими замечаниями Вернеру, человеку в фуражке личного шофера и с плечами телохранителя.
Теперь, будучи в центре шумного делового вихря, Ла Мориньер злился, видя пренебрежительное отношение к себе, и решил, что ожидание затяну лось. Он взял быка за рога.
— Я тоже занят, Карло. Мы можем поговорить?
Держа одну телефонную трубку между ухом и плечом (разговор с Нью-Йорком), а другую в правой руке (разговор с Берлином), Авола доброжелательно согласился.
— Я слушаю вас.
Кандидату в президенты клуба удалось вставить одну фразу между каким-то обещанием Аволы, которое он произнес в трубку по-английски, и ответом по-немецки на какое-то требование Фрэнка Синатры.
— Я запланировал вашу встречу с членами руководящего комитета в помещении клуба в пятнадцать
