карниз, как только я подошла к окну, а через две недели меня посещало уже полдюжины маленьких птичек, знакомых мне - три воробья, зяблик, желтый соловей и крохотное черно-белое пернатое существо с полосатой грудкой, которого я не знала. Они так привыкли ко мне, что сидели у меня на пальцах и ели зерна с руки, щебеча и посвистывая в ответ на мое щебетание и посвистывание. Но никого крупнее голубки я не видела.
Погода в этой заколдованной местности была почти всегда хорошей. Весна, должно быть, была уже в разгаре там, где живет моя семья: везде лежит грязь, а деревья покрываются первой хрупкой весенней листвой, а жалкая прошлогодняя трава прячется под новой, свежей. В замке же сады оставались идеальными и нетронутыми: ни сменой времени года, ни животными или чем-либо еще. Здесь не только не было и следа садовников (видимых или невидимых), но и не возникало нужды в них: живую изгородь или деревья не надо было подстригать, цветы – пропалывать; мелкие ручейки в своих каменных бассейнах, выложенных мозаикой, никогда не переполнялись весенними водами.
Окрестные земли, по которым я ездила с Великодушным, были охвачены сменой времени года: полоски снега таяли на земле, а свежая листва появлялась на деревьях. Но даже здесь было мало грязи: почва нагревалась и становилась мягче под копытами коня, однако, не превращаясь в топи; не было и следа прошлогодних растений ни под ногами, ни у кустов и деревьев. Свежая зелень цвела на чистых и блестящих ветках и стеблях, не заменяя что-то выцветшее или подгнившее.
Время от времени, однако, шел дождь. Однажды утром я проснулась (наверное, через пару дней после приезда) и заметила, как тускло светит солнце сквозь мое окно. Я выглянула и увидела, что идет спокойный, но сильный серый дождь. Сады блестели от воды, словно драгоценности, или как те города с русалками, волшебные виды которых я высматривала на дне глубокого тихого озера.
– Ой, – грустно произнесла я. Этот новый вид замка и садов был прекрасен, но это означало, что утреннюю прогулку придется перенести или отложить. Я оделась и не спеша поела, затем без интереса спустилась вниз, размышляя о том, не прогуляться ли мне немного по замку, и, возможно, нанести мирный визит к Великодушному, прежде чем начать долгое утро своих занятий.
Чудовище стояло у главных дверей, которые были распахнуты. Он стоял спиной ко мне, пока я спускалась по витой мраморной лестнице; на мгновение я решила, что он похож на Эола[10], стоящего у входа своей грозовой пещеры на горе богов; теплый ветер облетел его и направился ко мне, чтобы поприветствовать – на меня пахнуло свежестью зелени из неведомых краев. Как только я спустилась с последней ступеньки, Чудовище развернулось и угрюмо молвило:
– Доброе утро, Красавица.
– Доброе утро, Чудовище, – сказала я, немного сбитая с толку, поскольку прежде встречала его лишь по вечерам. Я пересекла холл и подошла к нему, чтобы встать рядом, в дверном проеме.
– Дождь идет, – произнесла я, но он понял мой вопрос, потому что ответил:
– Да, даже здесь иногда идет дождь, – Чудовище словно решило, что необходимо объяснить это, и продолжило. – Я обнаружил, что не стоит слишком баловаться с погодой. Сады позаботятся о себе сами, если я не буду сильно умничать. Снег исчезает за ночь, как ты знаешь, и здесь не бывает холодно, но и только. Обычно дождь идет ночью, – извиняющимся тоном добавил он.
– Выглядит очень красиво, – заметила я. К этому времени я уже знала, что его доброта искренна, как и его интерес к моему состоянию. Было весьма плохо с моей стороны жаловаться на дождь: стало заметно, что я становилась эгоистичной и испорченной, когда исполнялись все мои желания.
– Так туманно и загадочно. Прости, что я была так угрюма; конечно, здесь должен идти дождь, как и везде.
– Я подумал, что возможно, – нехотя проговорил он, – ты захочешь посмотреть замок этим утром, поскольку не можешь выйти. Кажется, ты много чего не видела.
Я кивнула и криво улыбнулась.
– Знаю. Почему-то никак не могу запомнить все коридоры, но как только я теряюсь, то повернув за угол, всегда нахожу свою комнату. Так что все равно ничего не запоминаю. Не подумай, что жалуюсь, – поспешно добавила я. – Просто я так легко теряюсь, что у меня нет возможности все хорошо рассмотреть, прежде чем… меня отправят домой.
– Я все понимаю, – сказало Чудовище. – То же самое раньше было и со мной.
«Две сотни лет, – подумала я, – наблюдать, как капли дождя медленно катятся вниз по сверкающему светлому мрамору».
– Но сейчас, полагаю, я довольно сносно ориентируюсь здесь, – продолжил он. Наступило молчание. Дождь просачивался в рыхлый песок на дворе и тот блестел как опал. – Есть ли что-нибудь здесь, что ты особенно хотела увидеть?
– Нет, – ответила я и улыбнулась ему. – Все, что ты захочешь.
С проводником, огромные комнаты, от избытка которых у меня все расплывалось перед глазами, в моменты моих одиноких прогулок, вновь стали ясно видны и полны удивительных чудес. Через некоторое время мы подошли к портретной галерее – первой, которую я увидела в замке; все картины, что я видела до этого, не изображали людей, ни в каком виде. Я остановилась, чтобы взглянуть на эти поближе. Мужчины и женщины были почти все прекрасны и все – благородны. Я мало знала о стилях и технике рисования, но мне показалось, что это была серия портретов, растянутая на продолжительный отрезок времени, возможно – несколько веков. Я заметила семейное сходство, особенно среди мужчин: высокие, сильные, с каштановыми волосами и карими глазами, немного печальной линией губ; у всех были отличительные черты – слегка изогнутая бровь, подбородок и плечи.
– Похоже, это семья, – сказала я.
Все они были написаны давно, казалось, этот клан перестал существовать долгое время назад.
– Кто они? – поинтересовалась я, пытаясь звучать непринужденно, изучая портрет красивой женщины, зеленоглазой и золотоволосой, с глуповатой пушистой собачкой на коленях; на самом деле я гадала, что за тайны скрыты в глазах мужчины.
Чудовище так долго молчало, что мне пришлось вопросительно посмотреть на него. Было сложно спокойно глядеть на него после того, как я любовалась красивыми и гордыми лицами на портретах.
– Это семья, которая владела этими землями тысячу лет: с начала времен, и до того, как были написаны эти картины, – наконец произнес он.
Таким же тоном он обычно отвечал на все мои другие вопросы, но в первый раз за несколько дней возникли грозовые нотки в его глубоком и резком голосе, и это напомнило мне, что он – Чудовище. Я вздрогнула и не смела задавать больше вопросов.
Я дольше всего смотрела на последнюю картину в длинном ряду: стена после нее была украшена резными спиралями и гобеленами, но портретов больше не было. На последнем холсте, который привлек мое внимание, был изображен красивый молодой человек, возможно, моего возраста; в одной руке он держал под уздцы гнедую лошадь, которая изгибала шею и била копытом. Было что-то ужасное в красоте этого мужчины, хотя я и не могла понять, откуда это шло. Рука слишком сильно сжимала поводья; блеск в глазах сверкал так, словно сама душа его горела в огне. Казалось, он уставился на меня в ответ, пристально следя за мной своими глазами; на других портретах, что здесь были, глаза были нарисованы просто и вели себя как и должны – равнодушно отказывались обращать внимание на публику. На мгновение я испугалась, но затем подняла подбородок и уставилась на портрет. Этот замок был странным местом, и возможно, ему не стоило доверять; но Чудовищу я верила – он не позволит какой-то мазне околдовать меня.
Я продолжала смотреть и невольно осознала, насколько красив был этот человек – с его кудрявыми каштановыми волосами, высоким лбом и прямым носом. Его подбородок и шея идеально сочетали в себе изящество и силу, он был широкоплеч и высок, рука на поводьях была хорошо сложена. Он был одет в бархат чистого сапфирового оттенка; белые кружева на его горле и рукавах оттеняли золотистую кожу. Красота его была неземной, даже среди этой привлекательной семьи; страсть на его лице возносила мужчину передо мной словно бога. Наконец я отвела взгляд, больше не испуганная, но пристыженная, понимая, что он смотрит на неразвитое курносое существо с землистым цветом лица.
– Что ты о нем думаешь? – спросило Чудовище.
Я вновь быстро глянула на картину. И подумала: «Художник был гением, потому что смог уловить этот огненный взгляд. Он, должно быть, смертельно устал, когда закончил; я измотана, посмотрев лишь несколько минут на конечный результат».
