– Как хочешь.
Он встал, вынул из шкафчика свечу – большой пакет свечей, запасенных Коминтом, был еще наполовину полон, – зажег и поставил на стол. Погасил верхний свет. И напрягся: за окном небыстро пронеслась бесформенная тень. И тут же грохнуло и затрещало на лоджии!
– Ветер, – сказал Николай Степанович, останавливая взметнувшуюся Светлану. – Всего-навсего ветер.
Он взял автомат и вышел на лоджию. Коврик, сушившийся у соседей сверху, зацепился за перила. Николай Степанович освободил его и позволил падать дальше.
– Не магрибский, – сказал он Светлане. – А гости нам сегодня нужны другие…
Ветер, особенно неровный вблизи дома, принес и бросил в лицо пригоршню брызг. Николай Степанович тщательно закрыл дверь.
Светлана сидела на кухне, прямая и тихая.
– Пусть льет, – разрешил Николай Степанович. – По улицам нам сегодня не бегать.
– Вы и дождь заговариваете?
– Умел в детстве. Теперь – балуюсь. Для забавы.
– У вас очень необычная рука.
– Да вот… так получилось.
– А саламандру вы вызывать не умеете?
– Умею. Только это не истинные саламандры. Для истинной нужно другое пламя. А так – на газовой плите или в костре… это для детей. Каждому в детстве нужно обязательно показать хоть маленькое, но настоящее чудо, чтобы он не вырос свиньей.
– А что показывали вам?
– Мне? О, многое. В пруду у нас жила настоящая русалка. Как мы ее, бедную, донимали своими военными играми! Но она была добрая и так никого и не утопила. Во всяком случае, всех откачивали. А в доме был домовой. Он любил черный хлеб с гречишным медом. Если давали липовый или, не дай бог, цветочный – такое начиналось! А когда имение продали, он поехал с нами в Тифлис в старом валенке…
– К-куда?
– В столицу Грузии, – сказал Николай Степанович, помедлив. – Мы жили там некоторое время. Первое, что я сделал, – выучился объясняться в любви по-грузински. Чемо гули, чемо сэкварули, чемо ламази, мэквархар… Красиво, да?
– Помогало?
– Представь себе, нет. Я был страшный, как смертный грех. И от застенчивости казался еще страшнее. А барышни в Тифлисе, пока не взошли в возраст, чрезвычайно прелестны…
– А как объясняться в любви по-цыгански, вы знаете?
Он проглотил комок.
– Да. Еще помню.
Грянул звонок.
Долгий, настойчивый.
Николай Степанович медленно встал, приложил палец к губам и, держа автомат стволом вверх, скользнул в прихожую. Через несколько секунд звонок грянул вновь, еще более требовательно.
– Ашхен! – закричали за дверью непонятно каким голосом. – Ашхен, это я, Саша! Открывай!
Николай Степанович ждал.
– Зараза, – сплюнули за дверью. – Тебе же хуже, первая бы узнала…
Зашлепали тапочки.
Николай Степанович выдохнул застоявшийся воздух, набрал новый – и только тогда поставил автомат на предохранитель.
Светлана сидела неподвижно. Увидев Николая Степановича, она спрятала что-то в сумочку.
– Это не нас, – сказал Николай Степанович.
– Налейте мне еще, – сказала Светлана.
– «Да здравствуют музы, да здравствует разум!» – согласился Николай Степанович.
– Скорее уж «Не гадая, в ад или в рай…».
– Пусть так.
Светлана выпила вино. Поднесла руку к лицу, внимательно посмотрела на пальцы. Потом – провела пальцами по щеке. По губам.
– Николай Степанович…
– Да?
– Я… как была?
– Даже лучше. Шампанское творит чудеса с женской красотой.
