Света…
Пятый Рим использовал Римский крест. «Гугеноты Свободы» – как раз этот, Потаенный.
Посвященным всегда приходилось опасаться зеркал, но в последние несколько лет эта угроза возросла. Только из моих знакомцев четверо расстались с жизнью при весьма странных обстоятельствах – но всегда перед зеркалом. Один, бреясь, нечаянно перерезал себе сонную артерию, другой задохнулся, проглотив язык, – рассматривал болячку на небе… и так далее.
Что-то слишком самостоятельны сделались господа гугеноты. Не пора ли сделать им окорот?..
Так я подумал, а сам спросил:
– Что еще интересного?
– Там приборчик бритвенный, – сказал Коломиец. – К дереву прибит. Пена совсем свежая. Утром кто-то брился.
Я посмотрел на лейтенанта Файбусовича. У него была честная густая щетина. Да и не мог он в таком состоянии бриться, стоя перед деревом…
– На еврейских знаках читать можешь? – Я показал ему записку.
– Не-ет…
– Тогда слушай, – я перевел. – Так что этот Розуотер где-то здесь и шляется.
– GJYR, – повторил медленно Коломиец. – Куда же они ее засунули… – Он огляделся. – Так… значит, значит, значит… Степаныч, ты за мной не ходи. Я, кажется, понял кое-что.
– Я тоже, – сказал я. – Если кого увидишь, кроме меня, – стреляй первым. Лучше в голову.
– Учи, учи, – как бы обиделся он. – Не мартыш, понимаю.
– Я присмотрю за твоей спиной, – сказал я.
Он усмехнулся:
– Лучше не надо. Кроме шуток, Степаныч: тебе этого знать не положено. Ни что, ни где… А глаз на жопе я себе давно отрастил. Трудно ко мне подкрасться.
Он ушел, а я сам занялся осмотром мертвого лагеря. Даже не то чтобы осмотром… После той ночи и мои способности серьезно ослабли, но не иссякли совсем. Я закрыл глаза. Никого живого не было вокруг – кроме, понятно, Коломийца. Вот он идет, идет… Я сосредоточился на том, что было под ногами. Как бы из тумана проступали фигуры людей… немое старое кино. Быстро-быстро разбивали упаковку и волокли куда- то ажурные металлические конструкции (чем-то неуловимо напоминающие человека-змею, которого я видел в мистерии) и тяжелые ящики. Потом люди сидели вокруг стола, а один, отойдя и став странно большим, высыпал в котел щепоть светящегося порошка, отчего котел тут же заполыхал. Дальше было сияние, будто в аппарате оборвалась пленка, и уже сквозь это сияние я видел как бы снятые снизу фигуры великанов с копьями, пролетающие надо мной. Потом тела свалили под стену, и безголовый великан ушел куда-то и канул в бездну. И опять снизу я видел, как голый человек ходит бесцельно туда и сюда, подходит ко мне, лежащему и ничего не чувствующему, берет за руку, задает какие-то вопросы…
Меня вернул к действительности далекий глухой взрыв. Я тут же нащупал Коломийца… жив и не напуган. Лучше всего ощущается страх…
Зеркальце хранило именно страх. Застарелый, как табачный дым в курилке. Я постарался настроиться на хозяина зеркальца… странная пустота. Такое бывает рядом с некоторыми памятниками.
Коломиец вернулся. Он выглядел очень довольным, как юнкер, только что совращенный супругой полковника.
– Что, еще одного дракона прикончил? – спросил я.
– Вроде того, – сказал он. – Очень вредный для дела мира и социализма был дракон.
– Орден-то хоть дадут? – спросил я.
– Лучше бы квартиру, – сказал практичный Коломиец. – А еще лучше – и то и другое.
– И очередное звание, – добавил я.
– Не трави душу, Степаныч, – вздохнул он.
Рюкзак Коломиец снял легко, и только по тому, как взбугрились мускулы на руке, я понял, что весил груз килограммов шестьдесят.
– Все в дом, все в дом… – пробормотал он. – Этот… живой и бритый… не объявлялся?
– Нет его нигде.
– А следы свежие… Ты в вертолет не лазил?
– Только заглянул.
– Это хорошо, это ты правильно. Вдруг там мины или чего похуже…
С этими словами он скрылся в чреве «сикорского». Я ждал. Через некоторое время раздался голос:
– Здесь порядок. Давай в мотор заглянем…
И мы заглянули в мотор. Собственно, я был нужен только как подставка.
– И здесь порядок. – Коломиец легко спрыгнул. – Ну что, полетим?
– А ты умеешь?
– Обижаешь, Степаныч…
