бросать за борт остатки потрохов и рыбьих костей.
С первым всплеском из маслянистой воды выросло серебристо-белое чудище и издало жуткий свистящий вздох. Гарви вскрикнул и отпрянул назад, а Дэн лишь рассмеялся.
— Дельфин, — пояснил он. — Просит рыбьих голов. Они всегда становятся стоймя, когда хотят есть. А пахнет от него, как от покойника, правда?
Ужасным зловонием тухлой рыбы пахнуло на них, когда белый столб погрузился в забурлившую воду.
— Неужто ты никогда не видел, как дельфины стоят? Здесь их тьма-тьмущая. Знаешь, здорово, что на борту есть еще один юнга! Отто был слишком стар, да к тому же он был голландец. Мы с ним часто воевали. Но это все ничего. Вот язык у него был не христианский… Спишь?
— Страшно хочу, — ответил Гарви и клюнул носом.
— На вахте спать нельзя. Встряхнись и погляди, ярко ли горит наш кормовой фонарь. Ты на вахте, Гарви.
— Тьфу! Да кругом ни души. И светло как днем. Хррр…
— Вот тогда-то и приходит беда, говорит отец. Стоит всем уснуть, и какой-нибудь пассажирский пароход в два счета рассечет тебя пополам, а потом семнадцать блестящих офицеров, все джентльмены, будут клясться, что огни твои не горели и что был густой туман… Гарв, ты неплохой парень, но если ты клюнешь носом еще; раз, тебе от меня перепадет концами!
Луна, которой всякое доводилось видеть на Большой Отмели, взирала с высоты на стройного юношу в гольфах и красной куртке, который бродил по заставленной палубе семидесятитонной шхуны, а позади него, размахивая завязанной узлами веревкой, шел с видом палача другой мальчик, который отчаянно зевал и награждал первого хлесткими ударами.
Привязанный штурвал стонал и мягко постукивал; косой парус едва слышно хлопал при перемене легкого ветерка, брашпиль поскрипывал, а странная процессия продолжала свое шествие. Гарви увещевал, угрожал, ныл и наконец откровенно разрыдался, а Дэн заплетающимся языком твердил о красоте несения вахты и щелкал концом веревки, попадая то по лодкам, то по Гарви. Наконец часы в кубрике пробили десять, и с десятым ударом на палубу выполз коротышка Пенн. Перед ним на главном люке, сжавшись двумя комочками рядом друг с другом, лежали оба юнги и так крепко спали, что ему пришлось тащить их на себе к койкам.
ГЛАВА III
Глубокий сон в сорок саженей очищает душу, взор и сердце, он к тому же развивает волчий аппетит. Они опустошили большую оловянную миску сочных кусочков рыбы, которые кок подобрал накануне вечером. Они вымыли посуду после старших, уже ушедших на рыбалку, порезали свинину на обед, продраили носовую часть шхуны, залили фонари, натаскали угля и воды для камбуза и разведали носовой трюм, где хранились судовые припасы. День был чудесный — тихий, мягкий и чистый, и Гарви полной грудью вдыхал морской воздух.
За ночь подошли новые шхуны, и голубой простор был испещрен парусами и лодками. Далеко на горизонте невидимый пассажирский пароход смазывал голубизну своим дымом, а на востоке брамсели большого парусника высекли в ней белый квадрат. Диско Троп курил на крыше рубки, поглядывая то на рыбачьи суда, то на флажок на грот-мачте.
— Когда отец такой, — прошептал Дэн, — значит, он задумал что-то важное. Готов заложить свои деньги и долю, что мы скоро выйдем на место. Отец знает треску, и всем рыбакам это известно. Видишь, как они подтягиваются один за другим, будто между прочим, а сами так и норовят оказаться возле нас. Вон «Принц Бебу» из Чатама; он прошлой ночью подкрался. А та большая шхуна с заплатой на фоке и с новым кливером? Это «Керри Питмен» из Западного Чатама. Если ей будет так же не везти, как в прошлом году, ее парус долго не продержится. Она все больше дрейфует. Ее никакой якорь не удержит… Когда отец пускает такие маленькие кольца — значит, он изучает рыбу. Если с ним сейчас заговорить, он разъярится. Как-то я попробовал, и он запустил в меня башмаком.
Диско Троп уставился отсутствующим взглядом вперед, закусив трубку зубами. Как сказал его сын, он изучал рыбу: свои знания и опыт он ставил против инстинктов рыбы, ходившей косяками в родной морской среде. Присутствие любопытных шхун на горизонте он воспринимал как признание своих способностей. Получив этот комплимент, он хотел ото всех скрыться и бросить якорь в одиночестве, пока не придет время идти к отмели Вирджин и рыбачить на улицах шумного города, который раскинется на воде. Диско Троп размышлял о погоде, ветрах, течениях, пропитании и о других заботах, как если бы он сам был двадцатифунтовой рыбиной. На этот час он фактически сам превратился в треску и стал удивительно похож на нее. Затем он вынул трубку изо рта.
— Пап, — сказал Дэн, — мы все сделали. Можно немного за борт? Рыбалка сейчас отличная.
— Только не в вишневой куртке, да и не в этих коричневых башмаках. Дай ему что-нибудь подходящее.
— Отец доволен — значит, все в порядке, — обрадовался Дэн, волоча Гарви за собой в кубрик.
Он стал рыться в шкафчике, и не прошло и трех минут, как Гарви был одет в облачение рыбака: резиновые сапоги, достигавшие ему до половины бедра, толстую синюю шерстяную куртку, штопанную и перештопанную на локтях, пару «клещей» и зюйдвестку.
— Ну вот, теперь ты на что-то похож, — сказал Дэн. — Пошевеливайся!
— Далеко не уходите! — сказал Троп. — И не подходите к шхунам. Если вас спросят, что я замышляю, говорите правду, потому что вы действительно ничего не знаете.
За кормой шхуны лежала небольшая красная лодка с названием «Хэтти С.» на борту. Дэн подтянулся на фалине и мягко опустился в лодку; за ним неуклюже последовал Гарви.
— Так в лодку забираться нельзя, — поучал его Дэн. — При небольшой волне пойдешь прямехонько на дно. Расчет должен быть точный.
Дэн наладил уключины, сел на переднюю банку и стал наблюдать за Гарви. Мальчику доводилось грести — по-женски — у себя дома на Адиронакских прудах. Но хорошо отлаженные уключины и легкие весла прогулочной лодки — это не то что скрипящие в своих гнездах восьмифутовые морские весла. Они застревали в легкой волне, и Гарви заворчал.
— Короче! Греби короче! — командовал Дэн. — Если при волне весло у тебя застрянет, пиши пропало — лодка перевернется. Какая она прелесть, правда? Моя ведь.
Лодчонка была безупречно чистой. На носу лежали небольшой якорь, два кувшина воды и около семидесяти саженей тонкого коричневого линя. За планкой ниже правой руки Гарви торчал оловянный рожок, которым созывают на обед; здесь же находился большой уродливый молот, короткая острога и еще более короткая деревянная палка. Возле планшира на квадратные бобины были аккуратно намотаны две лески с тяжелыми грузилами и двойными тресковыми крючками.
— А где парус и мачта? — спросил Гарви, потому что на его руках стали появляться мозоли.
Дэн усмехнулся.
— Рыбацкие лодки не ходят под парусом. Тут приходится грести. Только не надо так стараться. Ты бы хотел иметь такую лодку?
— Если я захочу, отец может подарить мне одну, а то и две, — ответил Гарви. До сих пор он был слишком занят, чтобы вспоминать о своей семье.
— Верно. Я забыл, что твой отец миллионер. Ты ведешь себя сейчас не как миллионер. Но такая лодка, и оборудование, и снасть… — Дэн говорил так, будто речь шла о китобойном судне, — все это стоит уйму денег. Думаешь, он подарил бы тебе ее… ну просто так?
— Не сомневаюсь. Это, наверно, единственное, чего я у него не просил.
— Дороговато же ты обходишься семье… Не тяни весло, Гарви. Короче надо, в этом вся штука, а то море, оно всегда волнуется, и волна может…
Трах! Валек весла ударил Гарви под подбородок, и он повалился навзничь.
— Я как раз это и хотел сказать. Мне тоже пришлось учиться, но мне еще тогда восьми не было.
