— Как у него со зрением?
— Не интересовался, но очков не носит.
— Фотография Цырина, которую вы предъявляли для опознания в Южном, — откуда она у вас?
— Копия с фотографии в личном деле.
— Качество оригинала?
— Маленькая плохая фотография пятилетней давности. Но другой не было.
— На которой Литвинова его все равно узнала. Фотография у вас с собой?
— Да.
— Тут у меня фотографии, сделанные в лодке. Давайте сравним.
— Вы допускаете…
— Ничего я не допускаю, — усталым голосом произнес Мытарев. — Давайте сравнивать.
Он достал из верхнего ящика стола черный конверт, высыпал его содержимое на стол и разложил одну за другой восемь фотографий. Девятой в общем ряду положил увеличенную фотографию из личного дела Цырина. Склонившись над столом, они долго всматривались в них.
Первым нарушил молчание Мытарев.
— Ну, что ж, — сказал он, — со скидкой на дистанцию в пять лет и, так сказать, на разницу в положениях объекта можно допустить, что это фотографии одного и того же человека. Но, возможно, дело тут именно в скидке. Спросим Вула.
Он позвонил. Ввели Вула.
— Спор у нас с капитаном вышел, — обратился к нему Мытарев. — Капитан утверждает, что у Цырина с Бабурой не было, ну, ни малейшего сходства. Рассудите нас, пожалуйста.
— Проиграли вы, гражданин капитан, — усмехнулся Бул. — Было сходство.
— Однако, не такое, чтобы их можно было спутать?
— Нет.
— И вы легко отличите одного от другого?
— Конечно.
— Тогда скажите нам, чье это изображение? — Полковник протянул ему одну из фотографий, сделанных на причале.
— Это Бабура, — мгновенно отреагировал Бул. — Только почему он…
— А может, Цырин? — усомнился полковник. — Не путаете?
— Это Бабура, — повторил Бул. — Но почему он в таком виде?
Последовала выразительная пауза.
Полковник позвонил.
Появился конвоир и вывел Вула.
— Как же все получилось? — сокрушенно произнес капитан. — Как?
— Перестаньте, — оборвал его Мытарев. — Вы мне таким не нравитесь. В лодке убит Бабура, это ясно. Давайте думать, как все поправить.
«Верно, — подумал капитан. — Сейчас не время бить себя в грудь. Действовать надо».
— Что вы думаете по поводу пограничников? — уже поспокойнее продолжал полковник. — Киреев сообщил, что их восемнадцать человек.
— Кто-нибудь, включая отпускника, мог уехать, минуя Приморск?
— Нет.
— Кому для этой цели больше подходил самолет?
— Троим. Двоим в Свердловск и одному в Алма-Ату.
— Среди этих троих есть отпускник?
— Есть. Это ему в Алма-Ату.
— Меня, Владимир Николаевич, больше всего занимает отпускник. И вовсе не потому, что пассажирам автобуса пограничник показался отпускником. Он был один — демобилизованные обычно держатся вместе. Тем более, что всем в Приморск.
— Но ведь кто-то мог и поотстать.
— Конечно. Вернемся к Цырину. Все его странности, несомненно, являлись составляющими одного чрезвычайно тонкого плана. Он спешил. Он бросил автобус, потому что спешил. Он оставил в лодке половину денег, потому что спешил. Он пошел на эту жертву, надо думать, не без колебаний. Она была призвана сбить нас с толку и, признаемся, сбила: буквально до последней минуты мы считали, что убит именно Цырин. Но с другой стороны, он позволил себе появиться дома. Почему? Имея гарантированный, как он считал, заслон? Какой?
— Он собирался воспользоваться мундиром и документами убитого и улететь — мы уже обсуждали такую возможность, — сказал капитан.
— И улететь он должен был еще сегодня рано утром, обойдя нас на несколько часов. Только вот куда он собирался лететь?
— В Алма-Ату, — сказал Зенич.
— Почему?
— Демобилизованные редко ездят поодиночке, вы правы. Но это еще не все. Положение демобилизованного не устраивало Цырина.
— Не совсем вас понимаю, Владимир Николаевич, но продолжайте.
— Тут ничего конкретного. Так, предположение. Я вдруг вспомнил, как сам служил. Отпуск дали, молчком приехал — дома никто ничего не знал. Увидели — глазам своим не поверили. Зато уж когда демобилизовался… Четверо суток поезд шел, и я с каждой станции слал телеграмму. Здесь работает какая- то чисто солдатская психология: в отпуск лучше являться неожиданно, со службы — наоборот. Предупреждал этот парень о своем приезде или нет, можно будет уточнить, но если нет, то Цырин об этом должен был знать.
— Любопытно. Ну и что?
— А то, что личина отпускника гарантирует Цырину двухнедельную фору — десять дней отпуска плюс дорога. Дома пограничника не ждут. В части о нем не станут беспокоиться до тех пор, пока не придет ему пора возвращаться. Не раньше этого срока что-то заподозрим и мы. В Алма-Ате же Цырин возникнет в своем истинном облике или в любом другом и двинет, куда ему надо. Считайте, что в этом случае след его окончательно утерян.
— Если все обстоит именно так… — сказал полковник. — Если именно так, — повторил он, — то Цырин еще здесь. Аэропорт закрыт вторые сутки. Нелетная погода — это иногда весьма кстати. Хотя, признаюсь, весь день я думал по-другому.
— Поеду, — сказал капитан. — Поищу в аэропорту. Цырин человек настойчивый. Он будет ждать самолета.
— Поезжайте. Кого вы намерены взять с собой?
— Емелина и практиканта…
— Не мало?
— Нет. Разрешите идти?
— Идите, Владимир Николаевич. И пожалуйста, узнайте заодно, как там мой новосибирский. Не затруднит?
— Не затруднит, — сказал капитан, стоя в дверях. — Значит, не верите?
— Сомневаюсь, — сказал Мытарев. Но Зенича уже не было в кабинете.
ДВАДЦАТЬ ДВА ЧАСА СОРОК МИНУТ
В маленькой комнате с радиостанцией — резиденции руководителя полетов — их находилось пятеро.
— Начнем, товарищи, — сказал Зенич. — Прошу вас, Василий Ильич.
Руководитель полетов Гуляев, пожилой, массивный и очень смуглый человек, хлопнув ладонями по
