за воротник и ставит перед классом.
Гляньте, каков красавец, рычит он.
Вопросник дрожит и плачет: простите, сэр.
«Простите, сэр», - передразнивает мистер Бенсон. Простите, и что?
Простите, сэр, что я задал вопрос. Я больше не буду задавать вопросов.
А если будешь, Куигли, смотри – тут же возжаждешь, чтобы Господь призвал тебя пред Лице Свое. Чего ты возжаждешь, Куигли?
Чтобы Господь призвал меня пред Лице Свое.
Иди на место, omadhaun несчастный, poltroon, незнамо-что из дальнего темного болотного закоулка.
Мистер Бенсон садится за стол и кладет перед собой палку. Перестань реветь, будь мужчиной, велит он Куигли. Если кто-то из вас задаст хоть один дурацкий вопрос, или я услышу хоть слово про Коллекцию, буду пороть до кровавых брызг.
Что я буду делать, мальчики?
Пороть, сэр.
Как пороть?
До кровавых брызг, сэр.
Итак, Клохесси, какая Шестая Заповедь?
Не прелюбодействуй.
Не прелюбодействуй, и…?
Не прелюбодействуй, сэр.
А что есть «прелюбодеяние», Клохесси?
Нечистые мысли, нечистые слова, нечистые поступки, сэр.
Хорошо, Клохесси. Молодец. Хоть ты нерасторопен и забывчив по части сэра, и ботинок на ногах у тебя нет, но Шестую Заповедь ты мощно усвоил, что сохранит тебя в чистоте.
Пэдди Клохесси ходит босой, чтобы вши не завелись, мать обривает его наголо, глаза у него красные, из носу вечно течет. На коленях у него никогда не заживают болячки, потому что он их сковыривает и сует себе в рот. Одевается он в лохмотья, на которые претендуют еще шесть его братьев и сестра, и если он приходит в школу с расквашенным носом или подбитым глазом, значит, с утра он подрался из-за одежды. Школу он ненавидит. Пэдди семь лет, почти восемь, он самый рослый и старше всех в классе, и он ждет - не дождется, когда вырастет: как только ему исполнится четырнадцать, он убежит из дому, скажется семнадцатилетним, вступит в английскую армию и уедет в Индию, где круглый год тепло, и заживет припеваючи - будет лежать в палатке с темнокожей девушкой, у которой красная точечка на лбу, есть инжир, - такая вот еда в Индии, инжир, - а она днем и ночью будет готовить ему карри и бренчать на укулеле, а он, когда скопит достаточно денег, выпишет к себе всю семью, и всех поселит в палатке, особенно беднягу отца, который сидит дома и кашляет кровью, потому что у него чахотка. Моя мама, завидев на улице Пэдди, говорит: wisha , вот бедняжка, вы гляньте – скелет ходячий в лохмотьях. Кабы снимали кино про голод, ему бы точно дали главную роль.
Мне кажется, что Пэдди хорошо ко мне относится из-за изюминки, и я чувствую себя немного виноватым, потому что я не был таким уж щедрым на самом-то деле. Мистер Бенсон, наш преподаватель, сообщил нам, что правительство решило бесплатно кормить нас в обед, так что нам не придется ходить по морозу домой. Он ведет нас в холодный зал в подвале школы, и уборщица Нелли Эйхорн выдает каждому из нас пинту молока и булочку с изюмом. Молоко замерзло, и нам приходится греть бутылочки между ног. Ребята смеются, говорят: мы так все хозяйство себе отморозим, и преподаватель рычит: еще подобные разговоры услышу, и бутылки о затылки ваши погрею. В булочках с изюмом мы все ищем изюм, но Нелли говорит, что его, должно быть, забыли добавить в тесто, и она справится у того человека, который их привозит. Мы ищем изюм изо дня в день, и вот, наконец, я нахожу в своей булочке одну изюминку, и победно поднимаю ее над головой. Мальчики ворчат и жалуются - им тоже хочется. Нелли говорит, что она тут ни при чем. Она еще раз справится у того, кто привез булки. Мальчики принимаются выпрашивать у меня изюминку и предлагают за нее что угодно - глоток молока, карандаши, комиксы. Тоби Мэки обещает, что отдаст мне свою сестру, и мистер Бенсон слышит это, выводит его в коридор и лупит так, что до нас долетают дикие вопли. Я и сам хочу съесть изюминку, но вижу Пэдди Клохесси, который стоит в углу босой, а в комнате холодно и он дрожит как битый пес, а мне побитых собак всегда было жаль, и я подхожу к нему и отдаю изюминку, потому что не знаю что еще могу сделать, и все ребята тут же кричат, что я тупица и болван и горько буду жалеть, и мне самому, едва я отдал изюминку, страшно ее захотелось, но ничего не поделаешь - он тут же пихнул ее себе в рот, проглотил и молча посмотрел на меня, а я мысленно сказал себе: ну какой же ты придурок, отдал зачем-то изюминку.
Мистер Бенсон как-то странно смотрит на меня и молчит, а Нелли Эйхорн говорит: вот молодчина, Фрэнки.
Скоро к нам в класс придет священник, чтобы проэкзаменовать нас на знание катехизиса и всего прочего. Поэтому преподаватель должен показать нам, как принимать Святое Причастие. Он велит нам встать вокруг него и набивает шляпу мелкими обрывками «Лимерик Лидер». Потом отдает шляпу Пэдди Клохесси, становится на колени и велит Пэдди взять один обрывочек газеты и положить ему на язык. Он показывает нам, как надо высунуть язык, принять кусочек бумаги, подержать секундочку, втянуть язык, молитвенно сложить руки, обратить взор к небесам, благоговейно закрыть глаза, подождать, пока бумага растает во рту, проглотить ее, и поблагодарить Господа Бога за дар, за освящающую благодать, за благоухание святости, от нее исходящее. Он высовывает язык, и мы еле сдерживаем смех, потому что язык у него большой и фиолетовый. Он открывает глаза, чтоб узнать, кто там хихикает, но сказать ничего не может, потому что Господь Бог у него все еще на языке, и это священная минута. Он поднимается и велит нам встать на колени, чтобы поупражняться в приеме Святого Причастия. Он ходит по классу, раскладывая обрывки газеты нам на языки, и что-то бормочет на латыни. Некоторые из ребят хихикают, и он рычит: если смех сейчас же не прекратится, вы не Святое Причастие получите, а таинство больных. Кстати, как оно называется, Маккорт?
Елеопомазание больных, сэр.
Верно, Маккорт. Неплохо для янки с грешных берегов Америки.
Он объясняет нам, что язык надо высунуть как можно дальше, чтобы святая гостия не упала на пол. Он говорит, для священника это беда хуже некуда: если гостия соскользнет у тебя с языка, то несчастному священнику придется встать на колени, собственным языком подобрать ее с пола и облизать все вокруг - вдруг она перекатывалась с одного места на другое. Священнику может вонзиться заноза, и язык у него распухнет и станет как репа, так что он задохнется и вовсе умрет.
Он говорит нам, что после Животворящего Креста Господня, Святая Гостия – самая большая святыня на свете, и наше Первое Причастие – самый священный момент в нашей жизни. От мыслей о Первом Причастии наш преподаватель приходит в возбуждение. Он ходит взад и вперед, крутит палкой и говорит нам: вы никогда не должны забывать, что в момент, когда Святое Причастие кладут вам на язык, вы становитесь членами наиславнейшего собрания - Единой, Святой, Римско-католической Апостольской Церкви, в которой вот уже две тысяч лет мужчины, женщины и дети умирают за веру, и нам, ирландцам, по части мучеников стыдиться не приходится. Ибо кто, как не мы, дал миру целый сонм мучеников. Кто, как не мы, подставлял шеи топорам протестантов. Кто шел на эшафот с песнями, будто на пикник, разве не мы, мальчики?
Мы, сэр.
Что мы делали, мальчики?
Подставляли шеи топорам протестантов, сэр.
И?
Шли на эшафот с песнями, сэр.
Будто?
На пикник, сэр.
Он говорит, что быть может, в этом классе есть будущий священник или мученик за веру, хотя он
