Трубочек, которые втыкали в меня, больше нет, и склянки убрали.
В палату заходит сестра Рита и говорит папе, что ему пора уходить. Но я не хочу, потому что он печальный - как Пэдди Клохесси в тот день, когда я дал ему изюминку. Это хуже всего на свете - когда папа печальный, и я начинаю плакать. Ну-ка, что за дела? – говорит сестра Рита. Плачем? А в нас так много солдатской крови. Завтра, Фрэнсис, тебя ждет большой сюрприз. Ни за что не догадаешься. Ладно, расскажу: утром, к чаю, тебе принесут вкусное печенье. Здорово, правда? А твой отец через пару дней снова придет - правда, мистер Маккорт?
Папа кивает, и снова кладет руку мне на руку. Он смотрит на меня, идет к двери, останавливается, идет обратно, целует меня в лоб в первый раз в моей жизни, и я так счастлив, что вот-вот воспарю над кроватью.
Другие две койки в палате не заняты. Медсестра говорит, что я единственный пациент с тифом, и просто чудо, что я выжил.
В соседней палате никого нет, но однажды утром я слышу: э-эй, там есть кто-нибудь? - это голос какой-то девочки.
Я не знаю, к кому она обращается: ко мне или к кому-то другому в дальней комнате.
Э-эй, мальчик с тифом, ты не спишь?
Не сплю.
Тебе лучше?
Да.
Тогда почему тебя не выписывают?
Не знаю. Я в постели еще лежу. Мне делают уколы и дают лекарства.
А ты какой на вид?
Странный вопрос. Не знаю, как ей ответить.
Э-эй, ты живой, мальчик с тифом?
Живой.
Как тебя зовут?
Фрэнк.
Красивое имя. Меня зовут Патриция Мэдиган. Сколько тебе лет?
Десять.
Ну-у. Она, казалось, разочарована.
Но через месяц, в августе, мне будет одиннадцать.
Ладно, это лучше, чем десять. Мне в сентябре будет четырнадцать. Сказать, почему меня сюда положили?
Скажи.
У меня дифтерия, и что-то еще.
А что?
Непонятно. Наверное, что-нибудь иностранное, потому что мой отец бывал в Африке. Я чуть не умерла. И все-таки, какой ты на вид?
У меня черные волосы.
И еще у миллионов.
У меня карие глаза, с зеленым отливом.
И еще у тысяч.
У меня швы на правой руке и на ногах – мне переливали солдатскую кровь.
О Боже, честно?
Честно.
Так ты теперь все время будешь маршировать и честь отдавать.
Раздается шерох облачения, стук четок и голос сестры Риты: так-так, что я слышу? Разговоры между палатами запрещаются, особенно между мальчиками и девочками. Патриция, ты меня слышишь?
Слышу, сестра.
Фрэнсис, ты слышишь меня?
Слышу, сестра.
Нет бы вам Господа благодарить за чудесное исцеление. Нет бы читать розарий. Нет бы полистать «Маленького вестника Пресвятого Сердца », который лежит у вас возле коек. Когда снова зайду - смотрите, чтоб никакой болтовни.
Она заходит ко мне в палату и грозит мне пальцем. Особенно ты, Фрэнсис – за тебя-то молилось все Братство, тысячи мальчиков. Благодари Господа Бога, Фрэнсис, молись.
Она уходит, и мы какое-то время молчим. Потом Патриция шепчет: молись, Фрэнсис, молись, читай розарий, Фрэнсис, и я так сильно смеюсь, что медсестра прибегает узнать, все ли со мной в порядке - очень строгая медсестра из графства Керри, я ее боюсь. Так, Фрэнсис? Смеемся? И над чем, интересно? Вы что, болтали с Мэдиган, с этой девчонкой? Вот все расскажу сестре Рите. Чтоб никакого больше смеха – смотри, повредишь себе внутренние органы.
Тяжело ступая, она уходит, и Патриция снова шепчет, подражая ее акценту: не смейся, Фрэнсис, а то повредишь себе органы. Читай розарий, Фрэнсис, и молись о своих внутренних органах.
По четвергам меня навещает мама. Мне и папу хотелось бы повидать, но моя жизнь теперь вне опасности, кризис миновал, а ко мне допускают лишь одного посетителя. К тому же, говорит мама, отец снова устроился на мукомольный завод, и Боже, пожалуйста, пусть он там хоть немного продержится, потому что идет война и англичанам нужны горы муки. Она приносит мне шоколадку – значит, отец и правда работает - на пособие мы шоколад не могли бы себе позволить. Папа мне присылает записки. Он пишет, что все мои братья молятся за меня, что я должен быть умницей, слушаться врачей, монахинь, медсестер и не забывать про молитву. Он уверен, что меня спас святой Иуда, потому что он помогает в безнадежных случаях, а мой случай был явно безнадежный.
Патриция говорит мне, что возле койки рядом с ней лежат две книги. Одна, в которой стихи, больше всего ей нравится. Другая – краткий курс истории Англии, и вот эту, если мне интересно, я могу взять почитать. Она отдает книгу Шеймусу, уборщику, который ежедневно моет у нас полы, и он приносит ее мне. Мне ничего, говорит он, не положено переносить из дифтерийной палаты в тифозную - в воздухе столько микробов летает и между страниц прячется. А вдруг ты дифтерию подхватишь к тифу своему в придачу? Тогда все откроется, и меня уволят, и пойду я бродить по улицам, распевая песни патриотов, с жестяной кружкой в руке – а что, это я запросто, ведь нету на свете такой песни об Ирландии и ее горестях, какую я бы не знал, и впридачу парочку о радостях виски.
О да, «Родди Маккорли» он знает, и прямо сейчас для меня и споет. Но только он заводит первый куплет, как в палату влетает медсестра из Керри. Так-так, Шеймус? Песни поем? Кому-кому, а уж вам-то надо бы знать, что в этой больнице петь запрещается. Я всерьез намерена обо всем доложить сестре Рите.
О Боже, медсестра, не докладывайте.
Так и быть, Шеймус, не стану – но только на этот раз. Ведь вам известно, что пение у наших пациентов может вызвать рецидив.
Медсестра уходит, и Шеймус шепчет мне, что разучит со мной пару песен - с ними веселей, одному-то небось тоскливо лежать в тифозной палате. Он говорит, что Патриция - славная девушка, она часто угощает его конфетами – ей мама присылает коробочку раз в две недели. Он перестает тереть пол и кричит Патриции в соседнюю палату: я говорю Фрэнки, что ты, Патриция, славная девушка. А она отвечает: вы тоже славный, Шеймус. Он улыбается, потому что он сам уже немолод, ему лет около сорока, а детей у него нет – кроме тех, с кем он здесь поговорить может, в инфекционном отделении. Держи книжку, Фрэнки, говорит он. Обидно все-таки, что тебе приходится читать про этих англичан, про мучителей наших, оттого что во всей больнице не нашлось ни одной книжечки про Ирландию.
В книге рассказывается про короля Альфреда, про Вильгельма-Завоевателя и про всех королей и королев вплоть до самого Эдварда, который целую вечность ждал, когда умрет его мать, Виктория, прежде чем стать королем. В этой книге я впервые встречаю строчки из Шекспира:
I do believe, induced by potent circumstances
