— А куда мы направляемся? — спросил Кэльвин.
— К Самому. Я совсем не хочу туда, Кэльвин! Я не могу! — Она остановилась, но Чарльз Уоллес не замедлил своего деревянного марша.
— Мы не можем оставить Чарльза одного, — сказал Кэльвин. — Старушкам это не понравилось бы.
— Но они нас предали! Они затолкали нас в эту дыру и бросили!
Кэльвин удивленно посмотрел на Мэг.
— Можешь не ходить. Можешь сдаться, а я пойду с ними. — И он поспешил за мистером Мюрреем и Чарльзом.
— Я совсем о другом, — начала Мэг, догоняя его.
В эту минуту Чарльз остановился, поднял руку, и перед ними открылся лифт с его зловещим желтым светом. У Мэг сразу екнуло под ложечкой, но она крепилась.
В молчании они вышли из лифта и пошли за Чарльзом Уоллесом по бесконечным коридорам, в молчании они вышли за ним на улицу. Позади осталось мерцающее здание Мозгоуправления.
Мэг шла и молила про себя отца: “Ну пожалуйста, сделай что-нибудь! Помоги! Спаси нас!”
Они завернули за угол. В конце улицы возвышалось странное куполообразное здание. Стены ритмично вспыхивали багровым светом. Серебристая крыша так же ритмично пульсировала яркими вспышками. Излучаемый свет не был ни теплым, ни холодным, но казалось, каждая вспышка захватывала что-то живое. И Мэг поняла, что внутри этого здания их ждет Сам.
Они пошли медленнее, и с каждым шагом вспышки все больше завладевали людьми, притягивали, окутывали. Внезапно они очутились внутри.
Вокруг Мэг бился мощный пульс. Он бил не только извне, но и внутри ее, словно ее сердце и легкие стали пульсировать в такт чужой воле, чужому ритму. Так было в школе, на занятиях бойскаутского кружка, когда они проходили первую помощь утопающим и могучая вожатая показывала на Мэг, как делается искусственное дыхание: вдох, выдох, вдох, выдох; и ее сильные руки ритмично сдавливали и отпускали грудную клетку Мэг.
Она задержала дыхание, стараясь ощутить собственный пульс, но чужой ритм был сильнее. На мгновение она потеряла из виду своих спутников, перестала видеть и слышать. Она пыталась только найти собственный ритм, преодолеть чужую волю, не упасть, не потерять сознание. Зал поплыл, растворяясь в багровом свете.
Потом все вдруг восстановилось, она задышала нормально и смогла оглядеть этот огромный круглый зал под куполом. Он был совсем пустой, если не считать круглого возвышения в центре и чего-то, что пульсировало на нем. Мэг ощущала, что захватывающий пульс исходит именно оттуда. Она попробовала шагнуть вперед. Страха больше не было. Все пропало — не было Чарльза Уоллеса. Папа нашелся, но ничем не смог им помочь. Ее дорогой папа стал худым, изможденным, с длиннющей бородой, а главное, он не был всемогущим. Разве могло быть что-нибудь страшнее этого?
Подойдя к возвышению, Мэг наконец поняла, что на нем лежало.
Голый мозг. Громадный мозг, отвратительный, наводивший ужас своими гигантскими размерами. Живой мозг, который пульсировал и двигался, пленял и приказывал. Понятно, почему его называли Сам. Он был омерзительным созданием. Такое могло лишь присниться в кошмарном сне.
Сам был мозгом.
Но Мэг не боялась его.
Она оглянулась на Чарльза Уоллеса. Он стоял лицом к Самому с приоткрытым ртом, хлопая в такт мозгу пустыми голубыми глазами. От этих тупо пульсирующих век на круглом родном лице Чарльза Уоллеса Мэг похолодела с ног до головы.
Она взглянула на папу. Он был все еще в очках миссис Кто и крикнул ей:
— Не сдавайся, Мэг!
— Ни за что, — отозвался Кэльвин. — Мэг, помогай!
Под куполом царила тишина, но надо было кричать изо всех сил, чтобы услышать друг друга. Везде, отовсюду тебя захватывал ритм мощного пульса, ему подчинилось ее сердце, ее дыхание — снова перед глазами поплыло багровое зарево, и она почувствовала, что теряет сознание и попадает в полную зависимость от Самого.
Миссис Что дала ей “силу ее недостатков”.
Какие же из них самые большие? Вспыльчивость, нетерпеливость, упрямство. Да, надо спасаться ими.
Громадным усилием воли она вздохнула вопреки пульсу Самого. Но он был могущественным, и каждый раз, как она выбивалась из его ритма, он железной хваткой сжимал ее сердце.
И тут она вспомнила, как Чарльз Уоллес читал детские стишки.
— “Пусси-кэт; Пусси-кэт, где ты была!..” — завопила она истошно…
Плохо. Слишком ритмичны детские стихи. Они сразу попадали в такт с пульсом Самого.
Как начинается Декларация независимости? Ведь она совсем недавно, зимой, учила ее просто так, для себя, не для школы.
— “Мы считаем, что истина очевидна! — закричала она. — Все люди были созданы равными…”
Она почувствовала, как Сам вплотную придвинулся к ней, охватил ее, сжал до боли ее мозг.
К ней обратился Чарльз Уоллес, вернее, Сам через Чарльза:
— Именно так мы и живем на Камазоте. Все абсолютно равны. Все совершенно одинаковые.
На секунду она сбилась с мысли. Но потом поняла и закричала:
— Нет! Одинаковые и равные — это не одно и то же!!!
— Умница, Мэг! — крикнул папа.
Но Чарльз Уоллес продолжал, словно никто ничего не возразил ему:
— На Камазоте все равны. На Камазоте никто не выделяется.
Но доказательств он не привел и не ответил на ее возражение, значит, надо придерживаться избранного пути.
— Одинаковые и равные — не одно и то же! — повторила она.
Сам потерял над ней власть на минуту. Но почему?
Ведь она понимала, что ее слабый мозг не чета этому бестелесному гиганту, пульсировавшему на круглом возвышении. Ее передернуло от отвращения, стоило ей поднять глаза на Самого. В школьной лаборатории хранился в формалине мозг, и старшеклассники перед поступлением в колледж проходили его на уроках, вынимали его и исследовали. Мэг же чувствовала всегда, что ни за что не сможет дотронуться до него. А сейчас она мечтала о том, чтобы у нее в руках оказался скальпель, чтобы всадить и раскромсать это чудовище до самого мозжечка.
Слова Самого зазвучали прямо внутри ее:
— Разве ты не понимаешь, что, уничтожив меня, ты убьешь собственного брата?
Неужели, если уничтожить этот мозг, погибнут все жители Камазота, захваченные им? Неужели все жизни зависели от Самого? Неужели их никак нельзя спасти?
Она почувствовала, что Сам снова завладевает ею.
Сквозь багровую муть она едва услышала крик отца:
— Читай периодическую таблицу элементов, Мэг!
Она сразу вспомнила зимние вечера, когда она с помощью отца перед камином учила периодическую таблицу.
— Водород, гелий, — послушно начала она. “Надо все время помнить об атомном весе… Что же дальше?” — Литий, бериллий, бор… — Она кричала названия элементов, обращаясь к отцу, отвернувшись от Самого. — Натрий! Магний! Алюминий!
— Слишком ритмично! — перебил отец. — Давай лучше извлеки корень из пяти!
На мгновение ей пришлось сосредоточиться. Удалось! Береги мозг, Мэг! Не отдавай его Самому.
— Корень квадратный из пяти будет две целые и двести тридцать шесть тысячных, — торжествующе прокричала она. — Потому что если мы умножим 2,236 на 2,236, то мы получим пять!
— Корень из семи?
— Из семи! — беспомощно повторила она и замолчала.
