сдержанным голосом и не пытался верховодить в споре, хотя наверняка знал, что с его внешностью лорда Байрона и голосом, внушающим полное доверие, вполне мог бы это делать.
Мне не понадобилось много времени, чтобы определить основной источник его очарования: он всегда слушал других и если вынужден был не согласиться, то делал это очень аккуратно, с улыбкой, показывая свои идеально белые зубы. Оппонента эта дружелюбная улыбка сразу обезоруживала, особенно если этим оппонентом была женщина, например я.
Он всегда выступал в защиту самых неожиданных взглядов и презирал новоявленные образчики современной «военной литературы»:
— Все очень примитивно. Один герой — негр, другой — парень из Бруклина, третий — размазня, четвертый — слабовольный лейтенант и последний, пятый — бесстрашный сержант. Вот тебе и отряд. И смертельный бой в одном из фортов.
— А что же вы хотите вместо этого? — спросил его профессор колледжа в Нью-Джерси, и я широко раскрыла глаза, услышав ответ Раттнера:
— Я хочу литературу, где человека раздирают внутренние противоречия, потому что в один и тот же день ему приходится делать шесть вещей. Первое: внимать проповеди католического священника над гробом, который отправляется, скажем, в Миннесоту. Второе: старательно выслушивать, как полковник с далекого Юга обращается к своему подразделению, состоящему на две трети из негров, выбранных для атаки в джунглях. Третье: стрелять в одиннадцатилетнего мальчишку, выкрикивающего с дерева проклятья в адрес американцев. Четвертое: поливать бензином и поджигать рисовые плантации, чтобы оставить местных жителей без пищи. Пятое: целиться в мужчин, женщин, детей, во всех, кто остался в живых в горящей деревушке. Шестое: писать вечером в палатке письмо родителям. И все должно представляться реальным — и мальчик на дереве, и женщина, пытающаяся убежать из горящей деревни, и парень, сбрасывающий бомбу, а прежде всего, вы — рассказчик.
— Думаете, вы все это сможете написать? — спросил профессор, и Раттнер раздраженно ответил:
— Это должно быть написано. Если этого не сделает ни один из ваших студентов, придется заняться мне.
Когда дискуссия прекратилась, я повернулась к нему и сказала:
— Я — редактор. И люди моей профессии день и ночь ищут таких писателей, как ты.
Он взглянул на меня:
— Я не «такой писатель». Я пришел на этот семинар, чтобы узнать, могу ли я научиться быть самим собой, уникальным, одиноким человеком со страшной историей, которую ему нужно рассказать.
— Я имела в виду, что все издательские дома ищут вот такие индивидуальности. Другие ничего не стоят.
— Где же ты работаешь, если не врешь?
— В «Кинетик».
Он улыбнулся, потом рассмеялся:
— Вот это совпадение! Просто невероятно!
— Какое совпадение?
— Два дня назад я послал туда свою рукопись.
— Кому?
— Просто в «Кинетик».
— Не может быть! Ты слишком умен, чтобы поступить так. Ты знаешь, что происходит с рукописями, которые к нам приходят? — Ему и еще десятку подошедших студентов я объяснила, как в больших издательствах обращаются с рукописями. — Только три рукописи из девятисот просматриваются настоящими редакторами.
— А ты — настоящая?
— Я работала в отделе «самотека», когда мне было девятнадцать. После года учебы в колледже.
— И у моего шедевра, следовательно, нет шансов?
— Ни одного. Но как твое имя? Бенно Раттнер? Ты говоришь, что послал рукопись два дня назад? Я проверю.
Когда другие студенты разошлись, он сказал:
— До того как ты призналась, что работаешь в «Кинетик», я собирался пригласить тебя в кафе. Но теперь я не могу этого сделать. Получится, что я тебе хочу вмазать взятку, не так ли?
— А мне чихать на эта предрассудки! — выпалила я, не желая терять такого чудесного собеседника и улыбчивого кавалера. — К тому же мне интересно послушать, о чем ты думаешь.
Когда мы шли по Пятой авеню, вдыхая морозный, воздух, я заметила:
— У тебя необычный лексикон — «вмазать взятку».
— А как насчет «чихать на предрассудки»?
Когда я объяснила, что пополнила свой словарный запас, работая в издательстве, он отпарировал:
— А меня с детства окружали разные слова. Я родился в образованной еврейской семье, где все только и делали, что говорили.
Я ничего не ответила, а он продолжил:
— Просто уверен, что в баре ты попросишь меня рассказать о Вьетнаме.
— Нет, — ответила я довольно жестко. — Потому что как профессионала меня интересуют следующие вопросы: какими приемами ты собираешься охарактеризовать каждый свой персонаж в ограниченных рамках романа? Например, мальчика на дереве, солдата-негра, который отказывается открыть огонь по крестьянам?
Мы проговорили с ним до двух часов ночи, подбрасывая друг другу идеи, споря, опираясь на лекции Эвана Кейтера. Каждый, кто нас слышал, сделал бы вывод, что Раттнер лучше разбирается в психологии, а я в том, как эту самую психологию примерить к литературе, и было ясно, что мы отлично дополняем друг друга.
Когда он захотел заплатить по счету, я предложила:
— Платим пополам!
— Нет проблем, — ответил он. — А у тебя есть деньги? У меня-то есть — предки подкидывают на карманные расходы.
— А мне, — сказала я, — их дает «Кинетик».
Прощаясь, он проговорил:
— Я, к сожалению, не могу проводить тебя до самого Бронкса. А вечер был очень содержательным. Это приятно после интеллектуального голода буден во Вьетнаме.
— Из того, что ты рассказывал, они не показались мне столь «интеллектуально голодными».
И я направилась к метро. Но он все же проводил меня до входа, чтобы убедиться, что в темноте со мной ничего не случится. На 8-й улице, перед тем как спуститься под землю, я сказала:
— Завтра я постараюсь найти твою рукопись. Ты оплатил возврат?
— Что я — ребенок? — рассердился он. — Конечно, я все оплатил.
— Когда ты послал рукопись?
— Я сам привез ее три дня назад.
— Ты говорил — два.
— То было вчера.
Обычно всю дорогу домой я читала завтрашний номер «Таймс», но в эту ночь я сидела, скрестив руки, раздумывая, как это здорово — встретить такого активно мыслящего молодого человека, разбирающегося в книгах. Внезапно я подумала: «Может быть, это тот самый человек, которого я ждала?» И, сдерживая смех, я вспомнила прошлую зиму, когда как сумасшедшая была влюблена в Эвана Кейтера и разрабатывала планы, как мне его соблазнить и увести от жены. А какое потрясение я испытала, когда узнала, что Кейтер никогда не был женат и не собирался этого делать!
«Бенно, — рассуждала я, — это совсем другое дело. Он будущий писатель и человек, которому есть что сказать». Когда поезд подходил к моей станции, я внезапно забеспокоилась, вспомнив свой недавний разговор с Жанис, которая работала теперь на моем месте в отделе поступающих самотеком рукописей. На
