— Да. Канадцы высмеяли ее книги, называя их детскими сказками. Но англичанкам и американкам они доставляли огромное удовольствие. Я читала «Седые дубы Джалны» еще, наверное, в колледже и плакала, сочувствуя героине. А может быть, это была какая-то другая из ее книг… Они все перемешались у меня в памяти. — Тут я рассмеялась и погрозила ему пальцем. — И вы еще говорите, что никогда не читаете рецензий на ваши книги. Где же еще вы могли услышать о Джалне и заинтересоваться этой писательницей?
— Эмма прочла мне последние абзацы. Лучше бы она не делала этого. — Больше он ничего не сказал, но я видела, что характеристика, которую я дала этим книгам, не понравилась ему.
Когда гости собрались расходиться, я попросила мисс Бенелли остаться и поужинать со мной:
— Мне уже давно хочется задать вам один вопрос, касающийся литературы.
Мы устроились в удобных креслах у больших окон, за которыми над долиной сгущались вечерние сумерки. Но, прежде чем я успела задать свой вопрос, она спросила:
— Если Цолликоффер помогает Йодеру писать книги, то имеет ли он что-нибудь от этого?
— Совершенно случайно, но я знаю ответ на этот вопрос, — сказала я. — Мой дальний родственник посещает меннонитскую церковь в долине. Туда же ходят и Цолликофферы, и когда Йодер однажды предложил Герману деньги за его ценную помощь, тот сказал: «В былые времена мы все дружно помогали соседу строить его амбар. Сегодня мы помогаем ему создавать его книгу», — и отказался принять от него какие бы то ни было деньги.
Пока мисс Бенелли молча восторгалась таким великодушием, я с усмешкой продолжала:
— Но не стоит недооценивать этих пенсильванских немцев. Цолликоффер сказал Йодеру: «Мне лично — ни пенни. А вот церковь собирается делать пристройку. Ты можешь помочь в этом».
— И он помог? Я имею в виду Йодера?
— Конечно. Он согласился. Но, как только Цолликоффер получил его согласие, он тут же шепнул церковному совету: «Йодер заплатит», и архитектор просидел целую ночь, превращая пристройку в то, что сейчас называется Молитвенным залом. На следующий день Йодер посмотрел проект и сказал: «Отлично. Приступайте». Теперь церковь Цолликофферов хочет построить воскресную школу, и, поверьте, она внимательно следит за списком бестселлеров, прикидывая доходы Йодера.
Посмеявшись, я перешла к более серьезному предмету, который уже давно не давал мне покоя.
— Мисс Бенелли, что вам известно об американском поэте Эзре Паунде, который, похоже, оказывает нездоровое влияние на моего внука?
Она задержала дыхание и сосредоточенно нахмурилась:
— С чего начать? Эта проблема многогранна.
— Попытайтесь начать с начала.
Тщательно подбирая слова, она принялась рассказывать:
— В 30-х годах в Англии, в Кембриджском университете, существовала небольшая группа мужчин — а может быть, и не такая уж небольшая, — которые в своем интеллектуальном высокомерии дошли до того, что предали Англию, выдав государственные секреты этой страны Советскому Союзу. Эта дурная примета времени так повлияла на Паунда, что он предал Соединенные Штаты, став на сторону Муссолини и Гитлера. И он был не одинок в этом. Время было такое сумасшедшее, что многие писатели сбивались с пути истинного, так, Т. С. Элиот и его сторонники были ярыми антисемитами, а Э. М. Форстер заявил, что он «скорее предаст свой народ, чем изменит своему другу-любовнику».
— Странное заявление!
— Некоторые специалисты заявляют, что Форстер на самом деле не употреблял слово «любовник», но мы-то знаем, что он имел в виду именно это.
— И Стрейберт унаследовал идеи этих людей?
— В определенной степени. Он, конечно же, не антисемит. Его редактор — еврейка, так же как и та студентка, которую он проталкивает как писательницу, — Дженни Соркин. И я уверена, что он никогда не задумывался о предательстве. Но он развил эту сомнительную теорию о том, что писатель…
— Которую пытался объяснить мне Тимоти? — перебила я. — «Императив настоящего времени»?
— Да. Стрейберт заявляет, что о художнике должны судить по тому, как он относится к проблемам сегодняшнего дня. Он не обязательно должен найти их решение, как вы понимаете, достаточно того, чтобы определить их и последовательно ставить во главу угла в своем творчестве. Непременным условием этого должен быть его разрыв с прошлым, для того чтобы постичь настоящее. Он может изучать прошлое — и даже должен делать это, — чтобы видеть его ошибки и вносить соответствующие коррективы в настоящее.
— Очень уж нелегкое бремя взваливает он на плечи писателя, — заметила я.
— Стрейберт провозглашает это единственной достойной задачей писателя, — ответила она. — Игра красивыми словами и фразами была уделом прошлого века. А теперь призванием писателя становится постижение настоящего.
— Настоящего? Вы понимаете под ним такие вещи, как предательство Паунда?
— Да. Люди, которые превозносят Паунда за его действительно великолепную поэзию — а она по- настоящему прекрасна — и за ту огромную роль, которую он сыграл в формировании других поэтов, — он даже помог многим пересмотреть отношение к своему творчеству, сделав его более ярким… Он оказал влияние на творчество большинства замечательных поэтов своего времени. Так о чем я сейчас говорила?
— Что профессора, которые превозносят его…
— Чуть ли не насильно заставили интеллигенцию сделать его своим героем. Он стал лакмусовой бумажкой. «Если вы не поддерживаете Паунда, значит, вы расходитесь с нами и по всем остальным вопросам».
— Будь я одним из поэтов или интеллектуалов, я бы чувствовала то же самое. Как те пилоты авиалиний, которые участвовали в забастовке и которые потом отказываются даже разговаривать со штрейкбрехерами, сидящими рядом с ними в кабине. Расскажите-ка мне лучше о предательстве Паунда. Я об этом почти ничего не знаю. Слышала от Тимоти, что здесь фигурирует какой-то госпиталь.
— Факты здесь опять-таки противоречивые. Во время войны Паунд в своих выступлениях по радио из Италии призывал к поражению Англии и Соединенных Штатов. Может быть, не прямо, но все же выражая поддержку и симпатию врагу. Он также поддерживал истребление евреев или, по крайней мере, жестокое обращение с ними. В конце войны он был захвачен в Италии союзными войсками и какое-то время, как я понимаю, находился в концлагере. Когда Паунда возвратили в Штаты и привлекли к суду за предательство, его рьяные сторонники выступили с протестом, заявив, что человека нельзя судить за одни только слова, в которые он к тому же вкладывал другой смысл. Они даже выдвинули его на престижную премию Боллинджена, продемонстрировав тем самым, что он является выдающимся поэтом Америки. Фонд Боллинджена предоставил деньги, но премия была вручена от имени Библиотеки конгресса. Таким образом, все обвинения полетели к черту.
— А когда в его биографии появился госпиталь?
— Это печальная история. Не желая из-за протестов в среде интеллигенции предавать Паунда открытому суду как предателя, правительство смалодушничало и, объявив его сумасшедшим, потихоньку упрятало не в обычную тюрьму, а в филиал госпиталя Святой Элизабет в Вашингтоне для душевнобольных преступников, избежав таким образом общественного скандала.
— Это было ошибкой, — вставила я, и она согласилась со мной.
— Он находился там двенадцать лет. Его посещали другие поэты, и в литературе появилась целая тема «мученика Святой Элизабет». Этот эпизод был позорнее, чем то, что сделал Паунд в Италии. В этой тюрьме для умалишенных он написал свои лучшие стихи.
— Давайте перейдем ближе к делу. Какое, по вашему мнению, влияние взгляды Стрейберта на Паунда и роль писателя могут оказать на такого впечатлительного молодого человека, как мой внук, который так блестяще начал свой путь? Может ли это сбить его с правильной дороги?
Мисс Бенелли ответила не колеблясь, и по напору в ее голосе я поняла, что ей тоже хочется оградить Тимоти от дурного влияния:
— Это может привести к тому, что он станет членом узкого круга молодежи, убежденной в том, что они живут в особой атмосфере и все видят более отчетливо, по-иному, чем другие, и острее других
