— Когда был утрачен «последний ответ» вашего деда?
Она печально посмотрела на меня и ответила:
— Нельзя сказать, что эти три листка были утрачены. По неизвестной нам причине дедушка распорядился отправить их моей матери в запаянном алюминиевом цилиндре. Отец и дочь никогда не знали друг друга, вот почему она не приняла посылку и сказала почтальону, чтобы он отправил тубус по обратному адресу.
— Что же было потом?
— Тут я всего не знаю. Предполагаю, что мой дедушка спрятал тубус или послал его одному из своих друзей, снабдив соответствующими инструкциями. Это было бы в его духе. За несколько дней перед смертью дед позвонил мне и сказал, что человечество еще не готово к постижению «последнего ответа».
— И только?
— Он добавил кое-что еще, но я его не поняла. Я ведь тогда была еще маленькой девочкой.
Мы с Сарой настойчиво просили Милеву повторить слова этого последнего разговора. Какими бы абсурдными они ни выглядели, пусть даже были сказаны в шутку, но это мог быть след. Последний.
Каменная женщина тяжело вздохнула и сказала:
— Он говорил о каком-то немецком философе. Много лет спустя я поняла, что речь шла о Витгенштейне, который написал какой-то «Tractatus».[59] Философ утверждал, что использование слова прямо не связано с его значением. Конечно, дед объяснял все намного проще.
— Очень надеюсь, — сказал я. — Поскольку лично я этой фразы Витгенштейна до сих пор не понимаю.
— Быть может, Алан Уотте выразился несколько яснее: «Слово «вода» не мочит». Факт говорения о чем-то не означает, что это «что-то» является реальностью. Одно дело язык, а другое — факты, хотя мы часто их путаем.
— Все равно меня не удивляет, что ты не поняла послания своего деда.
— На самом деле Эйнштейн говорил, что не согласен со словами Витгенштейна. После своей речи о языке и мире, которую я совершенно не поняла, на прощание он добавил кое-что. Я запомнила четко: «Маленькая Милева, подумай о том, что в наименовании вещей иногда кроется их содержимое. Пусть это будет нашей тайной».
Мы молчали, пока другая звезда, на этот раз более далекая, волокла свой хвост к пределам галактики.
— Я всегда считала, что эта фраза — ключ к обретению «последнего ответа», — призналась Милева. — Вот почему я указывала вам путь с помощью намеков и иероглифов, наподобие марок с изображением Евы. Мне казалось, тот, кто сможет сюда добраться, сумеет справиться и с последней загадкой. Эти слова — третий ответ. У нас нет больше ничего, чтобы прийти к главному посланию Эйнштейна.
68
Содержание и форма
Утром того же дня мы возвращались по триста восьмидесятому шоссе с горьким чувством поражения. Мы оставили Мойсесу благодарственное письмо с приложением сотни долларов за воду и электричество и с пожеланием отправить в прачечную простыни и покрывало.
Ночью мы вернулись из пещеры к бензоколонке и обнаружили там два черных новеньких «мерседеса». Это окончательно убедило нас в том, что пора уезжать из Каррисосо и никогда больше сюда не возвращаться.
По мере того как росло количество миль, отделявших нас от зловещего Тринити, опасность уменьшалась по экспоненте, но точно в такой же пропорции таяли наши надежды постичь тайну до конца.
Мы ехали по пустому шоссе, и я заметил:
— Невелика польза от утверждения, что содержание, то есть тайник, заключено в слове, если мы не знаем, о каком слове идет речь.
Было полпятого утра. Нам обоим приходилось прилагать гигантские усилия, чтобы не заснуть и не окончить наше путешествие самым неожиданным образом.
Сара, веки которой отяжелели от сна, ответила:
— Это должно быть какое-то очень простое слово, если Эйнштейн передал его маленькой девочке. Настолько простое, что мы его даже не расслышали.
После нескольких дней, проведенных в неподвижном Каррисосо, огни Сокорро засияли для нас так, будто мы оказались в Лас-Вегасе. В этом городке проживали аж восемь с половиной тысяч человек. Было полшестого утра, и до Альбукерке оставалось еще два часа езды.
Там нам предстояло решить, что делать, хотя, в принципе, у нас были всего две возможности. Мы могли продолжать колесить по Штатам, быть может, заехать в Канзас, где жил Гарвей, или же отправиться вслед за Эйнштейном в европейские города, где он преподавал: в Прагу и Берлин.
Однако для начала, когда мы оказались рядом с «Холидей инн», именно я предложил немного передохнуть, а путешествие продолжить на следующее утро. Сара согласилась, и вот мы снова стояли у стойки и готовы были воспользоваться услугами все того же портье в старомодных очках.
— Вы побывали в Росуэлле? — спросил он, возвращаясь к теме инопланетян.
— Примерно так, — устало ответил я, передавая наши паспорта. — Нам нужны две комнаты. На одну ночь.
— Хватит и одной на двоих, — поправила меня Сара и подмигнула мне. — Я привыкла спать рядом с тобой.
Покончив с формальностями, портье дал понять, что чемоданы на второй этаж понесем мы сами.
Комната оказалась столь же безликой, как и та, где мы ночевали три дня назад: с такой же безразмерной кроватью, годящейся и для постояльцев исполинских размеров, и для парочек на одну ночь вроде нас.
Уже по традиции я уступил ванную Саре, а сам развалился на постели с телевизионным пультом в руках. Пока я скакал с одного идиотского канала на другой, звуки, доносящиеся из душевой кабинки, подсказывали мне, что Сара выйдет еще не скоро.
Я тоже достаточно пропылился и очень хотел перед сном принять хороший душ, но глаза мои неотвратимо слипались. Тогда я принял не самое обычное решение — переоделся в чистое белье и залез под простыни, которые по сравнению с тряпками отца Мойсеса прямо-таки благоухали розами.
Я уже собрался было выключить лампочку, когда заметил на ночном столике две книги. Быть может, их оставил здесь предыдущий постоялец. Любопытство взяло верх над сонливостью.
Это были немецкий путеводитель по Нью-Мексико и немецко-испанский словарик.
Я с недобрыми мыслями искал упоминание о Каррисосо, чтобы узнать, что можно прочитать об этом местечке, попутно раздумывая, кто же тут жил до нас. Если учесть слова портье о том, что здесь редко останавливались иностранцы, то появление постояльца с путеводителем, купленным в Германии, на первой родине Эйнштейна, по дороге на Тринити не предвещало для нас ничего хорошего.
Чутье подсказывало мне, что на этой самой кровати спала какая-то важная шишка из «Братства». Поскольку Павел был мертв, вероятнее всего, здесь мог остановиться сам руководитель этой организации, быть может, в сопровождении сообщника Павла — того, который сидел в фургоне.
Я успокоил себя мыслью о том, что мы скоро покинем Нью-Мексико, вернул книги на место и погасил
