Пьер нахмурился. Броснан достал из ведерка бутылку шампанского. Гастон произнес:
— Нет. Есть еще кое-что. Он всегда насвистывает один странный мотивчик, несколько мрачноватый. Мне удалось подобрать его на своем аккордеоне. Он сказал, что этот мотив ирландский.
Лицо Броснана застыло. Он стоял неподвижно с бутылкой в одной руке и бокалом в другой.
— И ему нравится это питье, мсье. — Пьер указал на бокал.
— Шампанское? — спросил Броснан.
— Да, он предпочитает шампанское всему прочему, а его любимой маркой является «Круг».
— Без выдержки?
— Да, мсье. Он говорил нам, что отдает предпочтение вину из смешанного винограда.
— Этот ублюдок всегда его любил.
Анн-Мари положила руку на плечо Броснана:
— Ты знаешь его, Мартин?
— Почти наверняка. Сможешь изобразить тот мотив на рояле? — он обращался к Гастону.
— Попытаюсь.
Гастон поднял крышку, слегка попробовал пальцами клавиши. Потом сыграл одним пальцем начало мелодии.
— Достаточно. — Броснан повернулся к Арну и Савари. — Старая ирландская народная песенка «Жаворонок в ясном небе». Вас, господа, ожидают неприятности, потому что человек, которого вы ищете, не кто иной, как Син Диллон.
— Диллон? — переспросил Арну. — Конечно! Человек с тысячей лиц, как однажды кто-то назвал его.
— Небольшое преувеличение, — заметил Броснан. — Хотя в принципе верно.
Они отправили братьев Жобер домой, а Броснан и Анн-Мари сели на диван напротив Арну и Савари. Инспектор делал пометки, слушая рассказ американца.
— Его мать умерла при родах. Думаю, это было в тысяча девятьсот пятьдесят втором году. Его отец был электриком. Он поехал работать в Лондон, так что Диллон ходил в школу там. У него был удивительный актерский талант, он был просто гениален. Мог меняться на ваших глазах: сожмет, например, плечи и сразу становится старше лет на пятнадцать. Удивительно!
— Так что, вы хорошо его знали? — спросил Арну.
— В Белфасте, в славные старые денечки еще до того, как он добился стипендии для учебы в Королевской академии драматического искусства. Он оставался там всего год, так как они ничему не могли научить его. Он сыграл одну или две роли в Национальном театре, ничего серьезного. Не забывайте, что он был тогда очень молод. В тысяча девятьсот семьдесят первом году его отец, который вернулся домой в Белфаст, был убит британским патрулем. Попал случайно в перестрелку и погиб.
— Диллон тяжело пережил смерть отца?
— Можно сказать, что да. Он предложил свои услуги Временной ирландской республиканской армии, понравился им: был умен, имел способности к языкам. Его послали в Ливию на пару месяцев в один из лагерей, где готовят террористов. Он прошел там ускоренный курс обучения обращению с оружием. Больше там ничему не учили. Диллон никогда не менял принятых решений. Один лишь Бог знает, скольких людей он убил.
— Выходит, он все еще работает на ИРА?
Броснан покачал головой.
— Нет, вот уже несколько лет. Он все еще считает себя солдатом, но думает, что руководство состоит из группы старух и они не могут им командовать. Он убил бы даже папу римского, если бы полагал, что это необходимо. Ему нравится делать то, что, по его мнению, наносит вред противнику. Говорят, он был замешан в деле Маунтбаттена.
— А потом? — спросил Арну.
— Бейрут, Палестина. Много сделал для Организации освобождения Палестины. Большинство террористических групп пользовалось его услугами. — Броснан покачал головой. — Вас ожидают крупные неприятности.
— Поясните.
— Он использовал сейчас эту пару негодяев, братьев Жобер. Он всегда так делает. На этот раз не сработало. Но он знает слабость всех революционных организаций и движений: они управляются горячими головами или провокаторами. Вы называете его человеком без лица, и это справедливо, я сомневаюсь, что вы найдете его фотографию в каком-нибудь досье. А если и найдете, вам это ничего не даст.
— Зачем он все это делает? — спросила Анн-Мари. — Не с политической целью?
— Потому что ему это нравится, — сказал Броснан. — Потому что он не такой, как все. Не забывай, он актер, это его жизнь, и он очень талантлив.
— Мне кажется, вы его не очень любите, — заметил Арну. — Я имею в виду личные счеты, конечно.
— Много лет тому назад он попытался убить меня и одного моего хорошего друга, — ответил Броснан. — Это что-нибудь объясняет?
— Конечно, это достаточно серьезная причина. — Арну и Савари встали. — Мы должны идти. Я хочу передать все это бригадиру Фергюсону как можно скорее.
— Прекрасно, — сказал Броснан.
— Я надеюсь, профессор, что мы можем рассчитывать на вашу помощь в этом деле?
Броснан взглянул на Анн-Мари. Лицо ее было напряженным.
— Послушайте, — обратился он к Арну. — Я поговорю с вами снова, если это поможет. Но я не хочу быть замешанным лично. Вы, полковник, знаете, кем я был, и что бы ни случилось, я не пойду на подобные дела снова. Много лет назад я дал кое-кому такое обещание.
— Прекрасно понимаю, профессор. — Арну обернулся к Анн-Мари. — Получил истинное удовольствие от встречи с вами, мадемуазель.
— Я вас провожу, — сказала она и направилась к двери.
Когда она вернулась, Броснан стоял у открытого окна с сигаретой в руке и смотрел на Сену. Он обнял ее.
— Все в порядке?
— О да, превосходно. — Она прижала голову к его груди.
Фергюсон сидел у камина в своей квартире на площади Кавендиш, когда зазвонил телефон. Трубку подняла Мэри Таннер. Через минуту она подошла к Фергюсону и сказала:
— Звонили с Даунинг-стрит, вас хочет видеть премьер-министр.
— Когда?
— Сейчас, сэр.
Фергюсон поднялся, снял очки, которые надевал для чтения.
— Вызовите машину. Вы поедете со мной и подождете.
Она подняла трубку телефона, быстро отдала приказ, положила трубку и обратилась к шефу:
— О чем, по-вашему, пойдет речь, бригадир?
— Я не знаю. О моей близкой отставке или вашем возвращении к более мирным обязанностям. Или же об этом деле во Франции. Теперь ему уже все доложили. Во всяком случае, мы это скоро узнаем. — Он первым вышел из комнаты.
У входа на Даунинг-стрит они прошли проверку. Мэри Таннер осталась в машине, а Фергюсон вошел в самую известную в мире дверь дома под номером десять. Там было спокойно, особенно по сравнению с прошлым разом, когда он был там на рождественском приеме, устроенном госпожой Маргарет Тэтчер для своих сотрудников в колонном зале. На прием были приглашены даже уборщицы, машинистки и служащие — другая сторона характера «железной леди».
Он сожалел о ее уходе, но это был свершившийся факт. Он вздохнул, поднимаясь за молодым помощником по главной лестнице, увешанной копиями портретов многих великих людей прошлого: Пила, Веллингтона, Дизраэли и многих других. Когда они вошли в коридор, молодой человек постучал в дверь и открыл ее.
