– Довольно нахально с ее стороны начинать трясти иностранцев.
– Мы не знаем, когда мафиози начали щипать кооператоров, – подметил Таглиа. – Вполне может статься, что до этого они посылали им предупреждения с угрозами. Такой случай впервые попал на страницы прессы. Всего год назад о подобном никогда не публиковали ни строчки.
– Ну, год назад и кооперативов-то не было, – парировал Мартин.
– Все это радует мое капиталистическое сердце, – заметил Таглиа.
– Вам радостно видеть, как возникает новое поколение коммунистических миллионеров? – подковырнул Мартин.
– Нет, мне радостно видеть, что власти теперь в открытую признают: и в раю для рабочих не обходится без преступлений. Не одна, а две, а может, и больше конкурирующих «враждующих криминальных группировок»! Прямо как у нас в Нью-Джерси.
– Спросите Хатчинса, кто это сделал, – предложил Мартин. – Ему за знание подобных случаев деньги платят. По крайней мере, он узнает, кто эти иностранцы. Ну где же он теперь, когда так нам нужен?
– Надеюсь, не устанавливает же контакты с местными жителями. Обозревает кукурузные поля, как добропорядочный атташе по вопросам сельского хозяйства. Да, вы правы: ЦРУ должно что-то делать с подобными случаями. Подумать только, рэкитиры начали убивать иностранных граждан в самом центре Москвы!
– 25 —
Вечер,
Ленинский проспект
В квартире Чантурия стоял запах свежего борща – значит, Таня дома. Она и голос подала с кухни: «Обед почти готов». Он удивился, что она пришла, – прежде она нечасто заявлялась по два дня подряд, – но искренне обрадовался.
Если бы не она, то на ужин пришлось бы глодать корку вчерашнего хлеба.
За едой она сплетничала о своих успехах за день: – Марина достала у себя в секции новую тушь для бровей и одолжила мне шесть коробочек. Я пошла с ними в Елисеевский, где обменяла на шоколад. Несколько плиток хочет взять Соня, а у нее вскоре появятся весенние шляпки. Продавцы взяли бы и больше туши и дали бы мне шоколаду в долг, но я считаю, что неплохо обойдусь и с этим… Но они припрятали очень приличные сосиски, а я подумала, что их неплохо положить в борщ, пока они свежие. Тебе он нравится?
Танин борщ ему нравился.
Что еще ему нравилось в Тане, возможно, даже больше всего, это то, что она не совала нос в его работу. Она познакомилась с ним в его служебном кабинете, но в дальнейшем его делами голову себе не забивала.
Однажды Чантурия включили в следственную группу, занимавшуюся делом валютчиков. Поступил донос, что некие советские граждане сбывают иностранцам вещи за твердую валюту, то есть за иностранные свободно конвертируемые деньги. Какой-то свидетель показал, что Таня будто бы продала икону за американские доллары. Ее вызвали повесткой на допрос к Чантурия.
Она выглядела как типичная русская женщина на третьем десятке лет: у нее все было природное и все в меру. По комплекции круглая как мячик, но тело мускулистое, не заплывшее жирком. Короткие вьющиеся светло-русые волосы обрамляли симпатичное открытое лицо.
Даже мимолетного взгляда было достаточно (она надела итальянский свитер и заграничные сережки и надушилась французскими духами), чтобы понять, что она живет не на скромную зарплату продавщицы косметики из Центрального универмага. Однако она отрицала, что занималась продажей икон. Неопровержимых доказательств не было. В конце концов дело спустили на тормозах.
Он никогда не вспомнил бы ее снова, если бы несколько недель спустя в один из субботних вечеров не довелось ему пойти в ресторан с приятелями. Первое время после перевода на службу в Москву большинство субботних и воскресных вечеров он проводил в ресторанах, но постепенно они все больше надоедали ему, и он старался оставаться дома. Но вот на той памятной неделе из Тбилиси в Москву приехал его старый друг. Самой сокровенной его мечтой было переспать с русской бабой, вот они и направились в ресторан «Арбат», где был широкий выбор таких женщин. Обычно знакомство завязывалось следующим образом: компания из нескольких «поддатых» мужиков оглядывала зал в поисках сидящих за столиками двух-трех женщин, стреляющих глазками. Перемигнувшись и установив зрительный контакт, мужчины поднимали бокалы, показывая женщинам, что пьют за их здоровье, и, если тост принимали, посылали дамам бутылку шампанского. Затем следовало приглашение потанцевать, сдержанный разговор между парами во время танца, и, наконец, компании объединялись за одним столиком.
Но в тот вечер, еще не успев как следует осмотреться, они увидели у себя на столе бутылку шампанского. Чантурия в удивлении завертел головой и поймал взгляд Таниных глаз. Она сидела через несколько столиков от них и подняла свой бокал, кивнув капитану. Его друзья радостно зашумели.
Деваться Чантурия было некуда, и он пригласил ее на танец. А когда после танца они подошли к ее столику, его друзья уже сидели за ним. Мужчин и женщин оказалось поровну, пары, похоже, разобрались и подошли друг другу, и он волей-неволей должен был танцевать с Таней.
Танцевала она легко, говорила по-дружески непринужденно, юмора у нее хватало. Спустя некоторое время они вернулись к его столику и сели там одни.
– Вы все еще гоняетесь за иконами? – спросила она.
– Тюрьма плачет по этим людям.
– Ладно. Но у меня нет ни одной. Можете прийти и обшарить квартиру, если не верите.
А потом он пошел к ней домой. Икон у нее и впрямь не было. Но зато ее квартира оказалась такова, что ему стало неловко за свою, – трехкомнатная, в центре Москвы, обставленная финской мебелью, кругом чешский хрусталь, гардероб забит модной одеждой. Он попытался прикинуть, на какие шиши все это
