могут уволить в любое время, по распоряжению любого босса, которому вдруг понадобился какой-нибудь козел отпущения. И так случается довольно часто. Уволить их могут и тогда, когда никакого козла отпущения не требуется, а просто потому, что сменилось направление ветра или прилив сменился отливом, да и мало ли еще по какой причине.
Я почувствовала, что что-то неладно, когда приехала на студию. Ни с кем не удавалось поговорить. Единственный, кто уделил мне время, был Б. Г. Э. Филсон. Причем, «уделил время» – не очень отражало суть дела. Точнее было бы сказать, что я никак не могла отвязаться от него. Было совершенно очевидно, что его на меня натравил Эйб, чтобы Филсон устранил меня на какое-то время, чтобы я не мешала.
Для подобного поручения Барри Филсон, на самом-то деле, был весьма мало приспособлен. Барри был одним из тех очень немногих обитателей Голливуда, у которых перед фамилией стоят три инициала. Кажется, родом он был из какой-то старинной семьи в Коннектикуте. Я твердо помнила, что первый инициал означал имя Баррет. Естественно, все в Голливуде звали его Барри, чтобы сбить с него спесь. Думаю, Барри был неплохим парнем. Просто он был очень чопорным и манерным. Думаю, жизнь его была ужасна. Ни у Эйба, ни у кого другого никаких трудностей с Барри не возникало – все им вертели, как хотели. Чем он занимался в мире кино, было для всех загадкой, в том числе и для меня.
Мне общаться с Барри было трудно не потому, что он не вызывал у меня симпатии, а лишь потому, что толком я его почти не знала.
Мне не понравилась та роль, которую ему навязали для общения со мной. Я попыталась как-то его миновать и пройти непосредственно к мистеру Монду. Но из этого ничего не получилось, поскольку оказалось, что мистер Монд болен. Для меня это было полной неожиданностью. Насколько мне было известно, никогда ранее мистер Монд не болел.
– Думаю, у него бронхит, – сказал Б. Г. Э.
На нем был красивый серый костюм, который отлично на нем сидел. В отличие от множества других младших начальников, снующих по Голливуду, прекрасный костюм на Барри вовсе не выглядел неуместным.
– Ну что же, – сказала я. – Если мне нельзя повидаться с мистером Мондом, я пойду и поговорю с Сэмми. Я слышала, есть какие-то сложности с монтажом.
Барри, – я тоже звала его так, поскольку мы находились не в Коннектикуте, – вдруг как-то смутился. Палачом Барри никогда бы стать не смог.
– Мне кажется, Сэмми этим монтажом не занимается, – сказал он.
– О чем это вы говорите? Он ведь уехал из Техаса всего три дня назад. И тогда занимался именно этим монтажом.
– Что-то там вдруг случилось с фильмом, который мы сейчас снимаем в Дуранго, – сказал Барри. – Кажется, Эйб послал Сэмми туда.
Мы сидели в офисе Барри. На стене висела пара литографий с полотен Матисса – подлинные литографии Матисса. Каждый раз, когда я их видела, я остро ощущала свою ограниченность. В этих картинах было нечто такое зрелое и радостное, что я из зависти просто не могла на них смотреть. И в то же время была не в силах отвести от них глаз. Когда за спиной Баррета Гордона Эвартса Филсона висели такие картины, то вполне понятно, что сосредоточить свое внимание на его персоне мне было очень трудно, хотя все, что он говорил, звучало довольно зловеще.
– Барри, если какие-то трудности связаны с Шерри, почему вы не говорите об этом прямо? Я знаю, она меня ненавидит. Единственное, что мне нужно, это ваш честный ответ.
– Наверное, вам следует поговорить с Эйбом, – сказал Барри.
У Барри было хорошее лицо, по-настоящему очень красивые черты лица, но на них лежал отпечаток его слабости. Барри избегал смотреть мне в глаза. Я могу многое простить человеку, если он лжет из амбициозных соображений. Но таких соображений у Барри не было. Наверное, Барри был из тех джентльменов, которым нравится жить там, где светит солнце. Только он был чуть-чуть более активным, чтобы довольствоваться районом Палм Спрингз, или Бермудами, или Багамами, или еще каким-то другим местом, где живут равные ему по рождению пэры.
Я ощутила странную усталость от вида мужской слабости. Мужчины всегда терпят крах в самом что ни на есть главном, когда вдруг начинают смотреть вверх или в сторону в тот самый момент, когда им надо проявить хоть чуточку мужества и взглянуть вам прямо в глаза.
– Почему вы все это мне говорите? – задала я ему вопрос, для него просто ужасный. Что могло быть хуже этого – попросить человека объяснить мотивы его поведения? По правде говоря, я очень на Барри разозлилась и стала говорить ужасные вещи. Ужасные не своей вульгарностью, но по сути; то, что его не могло не уколоть. Такие вещи, которые он, наверняка, запомнит надолго, может, даже на многие месяцы.
Тем не менее, Барри мне не возражал, изо всех сил цепляясь за свои манеры, и сказал, что попробует все выяснить сам. А потом предложил вместе пообедать. Его застенчивые прекрасные манеры привели меня в еще большую ярость. И я, верная своим абсолютно скверным манерам, четким шагом вышла из его кабинета и направилась к секретарше Эйба.
Ее звали Ванда. Судя по своим собственным финансовым возможностям, я считала ее самой элегантной во всей студии. Ванда была седовласой незамужней дамой, всю свою жизнь прожившей в Калифорнии. Она прошла все и вся. Наверное, я ей нравилась, потому что она чувствовала, что и я тоже, в не очень-то отдаленном будущем, пройду через все и вся, учитывая, с какой скоростью я выматываюсь сейчас. Ванда непрерывно курила, пила ночи напролет, спала с кем ни попадя – одному Богу известно с кем; раз в несколько месяцев она регулярно красила волосы, каждый раз в новый цвет. В последнее время Ванда жила с одной своей подругой, такой же поседевшей, как и она сама. Эта ее подруга работала исполнительным секретарем на студии «Метрополитен». Чтобы хоть как-то убежать от всей этой жизни, подруги раз в год вместе ездили в круизы.
Я почувствовала, что все же какую-то толику правды я от Ванды могу получить. На самом-то деле она была сотрудницей самого мистера Монда, а не Эйба. И мистер Монд держал ее у себя как раз для того, чтобы следить, чтобы Эйб не совершил ничего слишком дикого. Наверное, Эйб Ванду люто ненавидел, но уволить ее не осмеливался.
Когда я вошла, Ванда сидела за машинкой, окутанная клубами дыма. Из пишущей машинки выползла превосходно отпечатанная страничка.
– Что они сделали с Сэмми? – спросила я. Ванда подернула плечами.
