середине реки. Там уже стучали топорами ушкуйники, вырубая во льду прорубь. Сбыслав матерился и рассылал всем проклятья, ушкуйники посмеивались, шагающий впереди Моислав аж светился от ликования. Вытаращенные глаза его лучились дикой радостью, на кончике носа сияющей звездой застыла капля.
- Радуйся, Сбыслав! - говорил он. - Жертвой своей ты спасаешь людей. Разве душа твоя не тешится от этого? Разве мысли не наполняются счастьем? Скоро увидишь ты творцов сей земли. Пред ними будешь держать ответ за деяния свои. Внемли их гласу и упокойся с миром!
- Чтоб тебе захлебнуться блевотиной своей! - хрипел купец. - За всё с тебя спросится, за всё! Будешь молить о прощении и каяться в грехах, да поздно!.. - Он вдруг закашлялся и умолк - один из ушкуйников заткнул ему рот рукавицей.
- Глубоко же в тебя проникла скверна, - сокрушался попович. - Непросто выковырять её оттуда.
Он подступил к проруби, обернулся, знаком велел ратникам опустить Сбыслава на снег. Тот корчился от боли и, шипя как змея, прожигал всё вокруг ненавидящим взором.
- Что же, братья, поклонимся здешним владыкам и отдадим им то, чего они просят, - сказал Моислав. - Не хотели мы допустить до этого, но и отказать миродержцам в надлежащем им не можем. Помолимся же за души тех, что сейчас отойдут от нас, дабы увидеть иной, лучший мир. Преклоним колени и, разразившись слезами, возблагодарим их за этот подвиг. Нет в нас злобы ни к тебе, Сбыслав, ни к Завиду, ни к прочим вятшим. Вы сами избрали свою судьбу и были наказаны богами за гордыню. Да смилостивятся они над вами, и да постигнет вас блаженный покой, коего не видели вы в этом мире...
Попович опустился на колени, и все воины последовали его примеру. Воздев руки к небу, Моислав вдруг завыл, покачиваясь из стороны в сторону, потом забился лбом о лёд, расцарапав лицо слудом, начал выкрикивать что-то нечленораздельное, сорвал рукавицы и принялся скрести длинными грязными ногтям по снегу. Из горла его послышались какие-то хрипы и лай, затем попович вдруг рассмеялся, вскочил, принялся прыгать с ноги на ногу и прихлопывать в ладоши. Получалось что-то вроде скоморошьей пляски. Вои старательно повторяли его действия, словно Моислав дёргал их за нити. Не переставая хлопать и орать, попович двинулся вокруг проруби.
- О великий Ящер, молимся тебе! - вопил он. - О бессмертный владыка вод морских, молимся тебе! О Вакуль, повелитель чудских рек и озёр, молимся тебе! О Мир-Суснэ-Хум, защитник рода людского, молимся тебе!..
Имена югорских демонов мешались у него с именами славянских богов, христианские святые путались с чудинскими духами, а месть грозных навий шла рука об руку с евангельским всепрощением. Странная эта была молитва - вроде и языческая, а вроде и нет; всё перевернулось в голове у безумца, а тёмный люд, не знающий грамоты и воспитанный на стариковских сказках, готов был верить любому его слову, лишь бы успокоить мятущуюся душу. Они слушали его, упоённые открывшейся истиной, полные уверенности, что теперь-то наконец всё разъяснилось, и все беды останутся позади; они шли за ним, чествуя Моислава как пророка, не желая знать, что пророк этот лишился рассудка.
На десятом кругу Моислав вдруг остановился и, задрожав всем телом, рухнул на снег. Ратники было подумали, что с поповичем случилась беда, но Моислав весьма прытко перевернулся на спину, стал елозить по слуду, захлёбываясь словами. Что бормотал он - никто понять не мог, да и к чему? Все видели: попович отстранился от бренного мира, ушёл в недостижимые выси. Этот священный миг нельзя было нарушать, и все замерли в благоговении, уставившись на Моислава, ожидая, пока душа его вернётся в плоть. Но душа не торопилась. Она витала где-то далеко, в то время как тело вспахивало снег, извивалось, словно издыхающая змея, дрожало и дёргалось. Наконец, глаза поповича прояснились, он перестал скрести лёд, и, успокоившись, воззрился в свинцовое небо. Затем тупо заморгал, потёр глаза и медленно сел. Посмотрев сначала в одну сторону, потом в другую, вдруг усмехнулся и похлопал себя по правой коленке.
- В воду его, - приказал он, махнув ладонью в сторону проруби.
Ушкуйники бросились к связанному Сбыславу, подняли его за руки и за ноги, поволокли к вырубленной во льду дыре. Поднеся, вопросительно взглянули на поповича (не скажет ли ещё чего?), но тот молчал, и ратники осторожно, чтобы не упасть самим, начали опускать купца головой в ледяную бездну. Сбыслав брыкался, что-то пытался сказать, но лишь мычал сквозь варежку и яростно вращал глазами.
- Вот и пришёл конец несогласиям нашим, - кротко произнёс Моислав. - Видать, богам так угодно было. Знай, Сбышек: не таю я на тебя зла, и ты на меня не таи. Все там будем - одни раньше, другие позже. Ты вот умираешь на глазах у товарищей своих, а где нас смерть застигнет - неведомо. Так что радуйся - ты воистину избран. И да простят тебя боги.
Он опустил голову и что-то неслышно зашептал. Ушкуйники продолжали медленно опускать Сбыслава под лёд. Купец отчаянно дрыгался, и даже когда масляная чернота сомкнулась на его шее, изгибался, поднимая волны и пуская пузыри. Ратники, держа купца с двух сторон, занесли его над прорубью, поставив столбом, а затем выпустили из рук. Камнем ушёл Сбыслав на дно, вода забурлила и разошлась пенными бурунами, льдинки прижались было к снежной кромке и вновь сомкнулись, густым слоем затянув прорубь. Толпа издала вздох и тут же замолкла, сама испуганная своими чувствами. Моислав неотрывно смотрел в синевато-чёрную дыру воды. Он был бледен и тяжело дышал. Его исхудавшее лицо вдруг резко постарело, спина ссутулилась, а глаза наполнились неизъяснимой печалью. Засопев, он смахнул рукавицей каплю с кончика носа.
- Пошли за следующим, - проговорил он, направляясь к боярскому шатру. Ушкуйники нестройной толпой последовали за ним. В наступившей тишине стал слышен скрип снега под ногами и короткие разговоры, которыми ратники пытались отогнать тягостные мысли.
- Теперь-то уж заживём! Больше нам вятшие воду мутить не будут...
- Видал, как он в пучину-то ушёл? Без единого вздоха. Знать, поджидал его уже царь речной...
- Давно пора было. Попович - знатный ушкуйник. Концы в воду, а поживу - себе. Так и надо...
- Как хомут с шеи... Долго они на нас пахали, да сколько верёвочке не виться...
- А я вот помню, как вятшие к крепостце ходили. Тоже, небось, не просто так...
- Да что говорить: все они - изменники, все смерти лютой достойны.
- В Новгороде-то повеселимся, али как? Отведаем боярской кровушки, хе-хе...
- Помнишь, как Гюрятку вешали? Визжал как кабан...
- Хорошо погуляли. Раздольное было времечко. Нынче уж не так.
- Князю с посадником надобно долю оставить. Иначе осерчают.
- Перебьются. Сами без порток, какая уж тут доля?
- А ежели допрос учнут, куда вятших дели? Что ответим-то?
- Не твоего ума дело. Об этом попович с Буслаем пусть головы ломают. А мы - люди маленькие...
- А тревожно всё ж таки.
- Теперича хоть до Камня дойдём. А за Камнем - гуляй душа! Жратвы и рухляди вдоволь. Бери - не хочу...
- Думаешь, упыри югорские отцепятся от нас?
- А то как же! Они на вятших зубы точили. Ноне своё получили, авось отступятся.
- А ежели нет?
- А ежели нет, тебя им отдадим, хе-хе...
Перекидываясь мрачными шутками, ушкуйники добрели до шатра, перед которым кулём лежал связанный боярин. Вывернув голову, он уставился на поповича и выдавил:
- Пощади, не лютуй.
Попович зримо удивился.
- Ой ли, Завиде? Ещё вчера и замечать меня брезговал, и ныне о пощаде молишь?
- Озолочу, - прохрипел боярин.
Моислав самодовольно улыбнулся.
- Не я казню, боги казнят, Завидушка. Покурочил ты идолов, думал - с рук сойдёт? Ан нет, всё в
