скрижалях небесных записано! Вот и наступил час расплаты. Был ты родовитый боярин, белая кость, а ныне - червь у ног моих, тварь издыхающая. Всем воздаётся по делам их, Завидушка!
По его знаку смерды подняли боярина на ноги, нахлобучили на него упавшую шапку. У Завида выступили слёзы на глазах. Дрожа, он заморгал, спросил укоризненно:
- Как отцу-то в очи смотреть будешь?
- Ты за меня не тревожься. Ты за себя тревожься. Не я, а ты пред богами предстанешь вскорости. Вот о чём думай. - Он ухмыльнулся и махнул рукой: - Тащите его, ребята, к той сосне на берегу.
Ратники поволокли Завида к дереву. Моислав шёл чуть позади и, поёживаясь от холода, угрюмо оглядывал местность.
Лес встречал его привычным безмолвием. В морозной дымке проступали кривые ветви, словно застывшие щупальца чудовищ, тонула в молочном тумане снежная пена сугробов, покосившимся плетнём сгибался надо льдом заиндевевший ивняк. Солнце, невидимое за кронами деревьев, испускало слабый сумеречный свет, который слегка подкрашивал верхушки безбрежного сузёма на горизонте. Ничто не двигалось в тайге, ничто не шевелилось, и даже волк, сопровождавший русичей, куда-то подевался, словно предчувствовал нехорошее.
Боярина подтащили к невысокой кряжистой сосне с раздвоенным стволом, одиноко торчавшей над береговой вымоиной, поставили на колени. Завид отчаянно мотал головой, силился сказать что-то, но не мог, сотрясался рыданиями.
- Успокойте его, - хмуро велел попович.
Один из челядинов с размаху ударил Завида по скуле, повалил набок.
- Не бедокурь, боярин, - мягко произнёс Моислав. - Прими смерть достойно.
Он повернулся к сосне, протянул к ней ладони и заговорил больным голосом:
- О повелитель огня Перун! О владыка неба Нум-Торум! К вам обращаюсь я со смиренной молитвой! Примите в объятия ваши сего недостойного, нарушившего покой ваш и дерзко злоумышлявшего на идолов ваших! Не по худому намерению, но по тяжкой доле нашей пришли мы сюда, в обитель вашу, дабы прославить имя славянское и разнести славу новгородскую по самым отдалённым краям. Не было в нас вражды к законам вашим, лишь немногие питали злобу к святилищам вашим и слугам. Все они настигнуты карой небесной, ныне отдаём вам последнего и самого лютого из них, да насытится ваша месть и успокоится гнев...
Закончив речь, он обернулся к воям, кивнул на боярина и провёл ладонью по горлу. Нечай, вытащив нож, подступил к Завиду, перевернул его на живот.
- Уж не взыщи, боярин, - сказал он, наклоняясь. - Буду резать как умею. Сам понимаешь - до тебя только скотину вот так резал. А тут рука чувствовать должна... Не трепыхайся. Авось легче пойдёт...
Вятший застонал и уткнулся лбом в снег. Ушкуйник сбил с него шапку, взялся за волосы на затылке, дёрнул на себя и завёл нож под боярскую бороду. Не отпуская Завидовых волос, сделал несколько движений ножом, словно вспарывал туго набитый мешок, и тут же снег под головой боярина окрасился в густо-красный цвет. Завид что-то забубнил, заворочался, будто пробуждаясь ото сна, а Нечай ещё раз двинул ножом, и вятший затих.
- Господи Боже, помилуй меня, грешного, - донёсся из толпы чей-то дрожащий голосок.
Вои как один принялись креститься, снимая шапки.
- Совсем сдурели? - накинулся на них Моислав. - Богов обидеть хотите? Крестных знамений не накладывать, шапок не снимать! Мы не товарища своего хороним, а миродержцам жертву отдаём. Понятно вам, сиволапые?
Ратники смущённо натягивали шапки обратно.
- Поднимите его и подвесьте за ноги, - распоряжался попович. - Одёжу не сымать. Кого замечу - руки повыкручиваю. - Он окинул суровым взором собравшееся воинство и добавил: - Нечай, ты будешь главным.
Ратники принялись спорить, как поднять мёртвое тело на такую высь. Попович же побрёл к нартам, не слушая их - мыслями он уже был в грядущем. Ему грезилось, что станет он большим чародеем, объединит чудские и славянские силы, войдёт в Новгород и восстановит там власть древних богов. Запылают церкви, подожжённые его воями, а заброшенные капища Перуна и Велеса оживут, наполнятся воскурениями. Как сладко было думать об этом!
- Доволен, чай? - услышал он голос.
Это говорил Буслай. Он сидел возле боярского шатра и курил сар. Был он худ, страшно бледен и грязен. Руки его слегка подрагивали, нижняя губа чуть отвисла, обнажив почерневшие зубы.
Попович в сомнении поглядел на него, подбоченился.
- А ты будто нет?
Буслай почесал единственное ухо, скривил губы в раздумьях, пожал плечами.
- Меньше ртов - больше жратвы.
- Только о брюхе своём печёшься.
- А как же без этого? Сытое брюхо - опора вою. - Он устремил взгляд за спину Моиславу, усмехнулся. - А что ж вниз головой-то вешаете? Тоже что ли боги велели?
Моислав обернулся, посмотрел, как ратники взгромождают боярина на сосновый сук.
- Велели, - подтвердил он.
Сотник опять усмехнулся, покачал головой.
- Шутник ты, однако, попович.
Тот ощерился.
- Не веришь в дар мой, Буслаюшка?
- Верю - не верю - какая разница? Главное - народ тебе верит.
Моислав подумал, поглаживая бороду, вздохнул.
- Что ж, крепкого здоровьица тебе, сотник.
- И тебе, попович.
Моислав посмотрел на него внимательно, потом тихо произнёс:
- Не попович я более, а ведун. Волхв-прорицатель.
- Эвона как! - удивился Буслай. - А отец-то твой что на это скажет? Согласится ли?
Моислав набычился, засопел.
- С прошлым своим я порвал. Нет у меня боле прошлого. Отныне я - кудесник, заклинатель сил земных и небесных. На моих плечах лежит тяжесть похода. Я должен вывести малых сил отсюда. Без заступничества древних миродержцев все тут головы сложим.
- А ежели не дойдём, передохнем по дороге?
- Значит, того хотят небожители. Не нам осуждать их.
- А волк-то, что бежит по опушке, не богами ли посланный? Ведь никак не отстанет, проклятый. Идёт как привязанный.
- Волк этот - вестник Перуна. Громовержец взирает его очами, следит, как мы исполняем его заветы.
- А может, демон это, послан, чтобы смущать нас? Сам же вопил, чтоб убили его. А ныне что же?
Моислав нахмурился.
- Тогда меня глодало сомнение, не мог распознать божьих речений. Ныне же вижу всё ясно.
- Переменчив ты, Моислав, аки ветры весенние.
Буслай трясся от смеха. Ему было весело. Моислав мрачно воззрился на него, поджал губы.
- Потешно тебе? Скоморошничаешь? Ну смейся дальше, - он отвернулся и зашагал прочь.
А сотник втянул в себя дым и прикрыл глаза. Ему было хорошо.
Этот разговор озадачил Моислава. Нежданно-негаданно он вдруг обнаружил, что среди ратников есть человек, который не поддался его чарам. И что особенно прискорбно, человеком этим оказался Буслай, единственный, за кем вои готовы были идти в огонь и в воду. Такое открытие не на шутку встревожило поповича. Сотник являл собой силу даже более грозную, чем купцы и бояре: те изначально были чужды чадинам, а этот - плоть от плоти их, нелегко будет от него избавиться.
Но были и другие заботы. Главной из них оставался голод, по-прежнему донимавший воев.
