Анна сделалась крута нравом, неразговорчива, тверда, как черствый хлеб во вчерашней печи.
Муж ее сторонился, обедал без вкуса, глаза прятал. Опустился, обрюзг от нездоровья, будто подгнил, перестал умываться и в спальню заполночь не скребся.
Приказал стелить холостую постель на лавке в проходной холодной комнате, там и ютился, поджимал голые ноги. Знал свое место - на Шереметевском приданом усадьба держалась, он худородный.
О детях и не заикался.
Легашей и медвежьих собак распродал, все равно друзья больше в усадьбу носа не совали, не расставляли слуги зеленого ломберного стола, скрипач не пиликал, свечей зря не жгли, только поп по воскресениям приезжал обедать, а потом и он отшатнулся.
Анна стала вникать в хозяйство.
Объезжала деревни, мельницы, кузни, всему вела жесткий учет.
Ездила когда на бричке, когда верхом. Косы черные туго натуго уложены вокруг головы, лицо смуглое, рот красный, искусанный, злой.
Трещина у Анны внутри.
Ни сургучом, ни воском жеваным не залепишь.
Платья носила вдовьи, ворот под горло, без городских прелестей.
Чуть где замечала порчу или потраву, сдвигала брови. Прочерчивала треугольную птичку морщины на смуглом лбу.
Если мужик лошади хребтину сбил, жену отколотил до синяков, если где забор завалился или малолетки голодные земляной пол ковыряли и ели - Анна пощады не знала.
Стояла молча, смотрела без интереса лютыми земляными глазами, как порют людей до крови за провинности.
За легкую вину наказывала дать столько кнутов, сколько на свете прожил. За трудную - всегда полсотни.
За сугубый грех - колодки на сутки, а потом - в город и клеймо на лоб.
Женщин жалела в кнуты брать, хлестали их крапивой по голым ляжкам, или посылали ночью ловить раков в омуте у моста.
Поротых отливали колодезной водой.
Отлитые подходили, становились на колени, целовали холодную смуглую руку барыни.
Анна прощала их, отпускала кивком головы. Негибкая, жесткая шея. Московская барыня. Отец у ней большой человек. Тверды татарские скулы, глаза серые, финские. Помесь русская крепкого закала.
Анна приказывала холуям - битому холопу греха две недели не поминать, пусть отдышится.
А если оступится снова - кровь его на его хребте. До смерти засекали.
Девки барыню любили - с тех пор как приехала Анна из Москвы - три мужицкие свадьбы, по желанию женскому заварила по своему хотению.
Одного парня насильно женила на брюхатой, он клялся, что не его телок в девкином поле скакал, не послушала, велела парня вспороть и через неделю окрутили.
Ребенок родился здоровым. Лад в семье с виду был.
Парень - новожен начал было попивать, но его быстро исправили.
Барыня стала крестной матерью первенцу, подарила на зубок серебряную ложку с короной и матери городскую ткань на сарафан.
Анна писала в Москву батюшке письма, раз в месяц:
'Живем слава Богу во здравии. Хозяйствуем. Ни в чем потребы не имею. Кланяйтесь от меня, батюшка, братьям Павлу, Антону, Михаилу, Петру и тетушке Прасковье Федоровне.'
Запечатывала аккуратно,
