Как во сне обегала толпа Кавалера, незримого всем. Оземь колотились на бегу их босые пяты - от тяготы плотской рокотом сотрясалась земля, которую Господь не остановил.
Взял Китоврас Марусю на руки. Закрыл плоской большой ладонью затылок, коску эту светлую, незаросший родничок. Лицо к груди притиснул тесно-тесно.
И ступил на костровые половицы босиком.
Под лавкой переминалась лапками серенькая кошка, хозяевами позабытая, воркотала горлышком то ли в страхе, то ли в тоске. Забивалась тесней в угол старуха, сгорбилась, топтала, топтала белыми лапками, просила у нас спасения, милости людской выпытывала, щурила больной бельмоватый глаз.
По щелке по сквозняку доползло до кошки пламя и пошло по шерсти.
Стала кошка рыжая. Закричала.
Лопались в пекле яички - писанки по стенам.
Смолкли свидетели, спрятали лица в широкие рукава.
Вывалился Григорий Фролов из горящей двери, с Марусей на руках.
Горел Китоврас, за спиной его балки ухали, в праздничную россыпь, в преисподнюю.
Портки горели и рубаха. И борода вспыхнула и брови и ресницы. И ладонь горела и пузырилась волдырями, скворча. Правая ладонь, что Марусину головку берегла.
Уставил осенние звериные глаза на Кавалера и впервые увидел его с ног до головы.
Кавалер оступился, попятился и бросился прочь, обе руки крест накрест на свинцовом горле стиснул и сгинул к Московским заставам, будто коросту сорвали.
Восемь шагов по Пресне сделал Китоврас в пламени, бросил Марусю и упал ничком в перегной огородный навсегда.
Как тушили одеялами живое пламя. Как женщины принимали в кровавые руки Марусю, как расчесывали, рвали гребешками обгоревшую косу, как валяли на черноземе, чтобы тление потушить. Как жевали подорожник и на ожоги плевали кашицу. Как грудную клетку поджигателя да кусок хребта с позвонками нашел на пожарище будочник и не опознал за человеческие.
О том мы спрашивать не будем, мы по домам пойдем, досыпать.
Три дня от ожогов мучался без памяти Григорий Китоврас.
Маруся до последнего его правую руку держала, а в полдень выпустила. Была синица в горсти - открыла горсть Маруся - и выпорхнула синица в московскую осень.
Протянулся и преставился в чужом доме у Предтеченского дьячка человек Китоврас.
Никого не подпустила к телу Маруся. Сама обмыла жасминовым мыльцем, сама обмылки выплеснула за окно.
Пеленала Маруся мертвеца, как младенца, свивальником от стоп до кадыка мужицкого и пела колыбельную, его руку правую в правой руке держа:
'Баю-люли, баю. Спи,
Угомон тебя возьми,
Успокойся, ангел мой
Богородица с тобо-ой,
Никола Милостивый,
Тебя вырастила,
На ноги поставила,
Тебя жить заставила...'
Наутро выпал снег.
Маруся своими руками уложила Китовраса в гроб.
Маруся сильная. Все вынесла.
На рассвете повезла Гришу
