в санях-волоках на Ваганьково песок сторожить.
Поставила в оглобли кобылу гнедую, глаза с ресницами синие, в слезу, будто вареные, во лбу проточная звезда. Не держал Гриша Китоврас лошади - откуда взяла Маруся кобылу гнедую, неужто из-под порога выкопала.
Ранние прохожие по углам шухарились - ехали по Пресне дровни с домовиной, а правила молоденькая девка, встряхивала вожжами. Из-под косынки черной в белую горошину выпала на плечо коса седая.
Сани погребальные опушились инеем, млечный путь Китовраса и Маруси отмечали нестойкие заморозки, свистели полозья по первопутку под гору, в гору, через мост заветный, калиновый.
Большое солнце поднималось нехотя над Средней Пресней.
Поп спросонок прочел, что положено. Три опухлые богаделки пропели 'Житейское море'.
Ждала белая девка у ограды Ваганькова кладбища. Не было страшно. Чернела яма.
Заступы в насыпи остыли. Крышка прислонена к холму.
Галки в развилках точили железные клювы.
Под покровом лежал Китоврас, подбородок подвязан тряпицей, но сам преображенный, огнем не тронутый, серебро бороды сочилось на ключицы, будто Никола из Мир Ликийских задремал, руки на груди скрепил в покое.
Крест накрест насыпали на покров пресненскую горькую землю - предали с молитвой.
Заколотили гвоздями тесовую дешевую крышку.
- Зарывать что ли? - спросил работник.
- Успеешь... - отозвалась Маруся.
Подошла к ящику. Села на корточки, сильно потерлась щекой о закраинку гроба, обняла изголовие, а руки детские, в цыпках.
Сорок сороков ваганьковских птиц - фрр - спустились Марусе на плечи со всех концов, забили крылами невыносимыми
- Кшши! Кшши! Гриша! - машет, хохочет сквозь слезы Маруся.
Снегирья, синичья осенняя красногрудая сила над Марусей сиянием встала. Все птицы, что на кладбище кормились пасхальными крошками - слетелись Китовраса провожать.
Поп с богаделками окарачь поползли, могильщик заживо сиганул в урвину.
На глазах преобразилась Маруся.
Стало ясно, что не была Маруся человеком. Перед всеми открылась Чумная Мара.
Коска светлая с косынкой к девичьим ногам сползла, голая голова открылась,
Платье белое несшитое враспашку, грудь оплощала, крест меж ключиц ударился, глаза - винные ягоды в пол-лица - девка не девка, отрок не отрок.
Попятилась Маруся, руками колыхнула, в погостном снегу, в снегирях, так и сгинула над Китоврасом, рассеялась скорбью.
Когда вернулись похоронщики, а с ними и пристав для храбрости - мертвое тело Григория наспех закидали землей и забыли.
Десять лет на Ваганьковском кладбище не поселялись птицы - зиньки-синички и трясогузки и снегири и заряночки и клесты в землю с Марусей ушли.
Так и уснула мара - Белая Девка, Чума-Маруся там, в земле, близ Китовраса. У Китовраса впотьмах волосы и ногти растут, плоть омылилась, гробная крышка провалилась, лица нет, пальцы желтые вкруг иконы именной сплелись - изгнил белый платочек, которым покойник покаянные слезы утирает, а Маруся его и таким любит по сей день - навеки запястья аленькой лентой повиты, окованы, спутаны.
А кем Маруся, княжна Ваганьковская в людях была, почему крещена, отчего тосковала по мужику, почему Москве не мстила, нам не ведомо.
