Лица знакомых мужиков все крутились, говорили что-то. Постепенно стало ясно, что они не просто так говорят, но требуют. Нагло требуют чего-то, как хозяева.
Совсем уж некстати среди них возник Сергей Львович, качая головой и приговаривая:
– Несчастная вы женщина. И больная, больная…
Наташа рассмеялась в ответ. Смех получился уродливым, похожим на смех продажной женщины.
Вдруг мама появилась, покойница. Наташа редко видела маму во сне. А тут – возникла: лицо строгое, недоброе даже. Мама жестко и зло упрекала Наташу. Слов было не разобрать, но совершенно очевидно – это были упреки.
Наташа еще сильнее захохотала своим отвратительным смехом.
Мама заплакала. И так же неслышно начала Наташу о чем-то умолять. Умоляла она страстно, страшно, со слезами на глазах.
Наташа только хохотала.
А потом из всей этой каши вдруг явственно проступило длинное лицо какого-то незнакомого человека. Человек как бы стер остальных людей – так тряпкой стирают надпись с доски.
Они остались вдвоем в целом мире: Наташа и человек с длинным лицом.
Он протянул Наташе руку. Смотрел виновато, но руку протягивал решительно.
Наташе стало так страшно, как не бывало еще никогда в жизни. Ей захотелось бежать, но бежать было некуда, ведь в целом мире были только она и человек с длинным лицом.
Захотелось кричать, но ни крик, ни даже хрип не рождались.
А человек все протягивал руку: мол, на, бери.
На указательном пальце его руки Наташа заметила большую родинку. И от этого почему-то стало еще страшней.
Она оттолкнула руку и все-таки сумела закричать:
– Нет! Нет! Не надо!
Человек смотрел серьезно и говорил, словно извиняясь:
– Да, да… Увы… Да…
– Нет! – кричала Наташа. – За что? Нет!
– Да, – говорил человек. – Да.
А когда не стало сил кричать, Наташа шептала одними губами:
– Нет! Не надо! Не меня! Не я! Нет!
Человек громко и отчетливо произносил всего одно слово:
– Да, да, да… – И все тянул руку и улыбался виновато.
И не взять эту руку было нельзя.
И взять ее – было смертельно.
Наташа обмякла как-то вдруг, обессилела – и протянула свою руку.
Сначала проснулось это жуткое, всепобеждающее чувство вины, а потом уже сам Павел Иванович открыл глаза.
На часах было семь. Как всегда, он спал очень долго. Но приступ закончился.
В открытое окно тянуло свежестью. Серый в предутреннем свете город казался чужим и неестественно тихим. Жизнь в городе всегда рождалась так – постепенно, будто нехотя, а потом – это будет где-то через час – словно кто-то невидимый отмашку давал: все начинало мчаться, гудеть, торопиться, бежать, светить…
Как всегда, тряслись руки, как всегда, есть не хотелось, умываться не хотелось, под душем стоять не хотелось. Да и жить не хотелось, в конце концов.
В храм все-таки он решил пойти. Не потому, что надеялся на успокоение, а чтобы не нарушать привычный ход вещей.
В церковь всегда ходил пешком. Неловким казалось ехать туда на машине. Бесили люди, толкающиеся в метро. Бесили нищие, сидящие у храма. У женщины, продававшей свечи, не оказалось сдачи. Павел Иванович прикусил язык, чтобы не выругаться.
Подошел к иконе. Перекрестился.
Стоял, смотрел на Лик, как всегда, не зная, о чем просить.
Народу в храме было мало, и за спиной Павел Иванович ощущал какую-то давящую, темную тишину.
Вдруг показалось, что темнота прорвалась. Вдруг он почувствовал… Как сказать? Невероятное облегчение, что ли. Ни с чего. Внезапно. Так бывает, знаете… Ну, например, если ждешь плохую весть, уверен в плохой вести, а приходит хорошая. Или в юности, когда на свидание идешь, не зная, придет она или нет, и вдруг замечаешь ее издали… Или, например…
Да к чему примеры-то? Понятно все. Но не мог Павел Иванович поверить в это облегчение.
С чего бы это? Почему вдруг исчез привычный кошмар?
Стоял у иконы, крестился как сумасшедший.
А чувство вины испарилось, исчезло, растаяло.
Ужасно захотелось есть. И смеяться. Даже на работу захотелось идти.
Павел Иванович смотрел на Лик, будто, ожидал от него ответа: «Как же так? Почему вдруг такое облегчение? Объясни! Только Ты ведь можешь разъяснить. Что случилось?»
Он давно заметил, что Лики с икон смотрят по-разному – то ли это от освещения зависит, то ли от настроения того, кто смотрит, а может, еще от каких-то глубинных, неведомых человеку причин. Только вот всегда по-разному смотрел Лик, как живой. Впрочем, Он и был живым.
А сейчас Павлу Ивановичу показалось, что Лик улыбается – едва-едва, чуть заметно. Но – улыбкой успокаивающей, спокойной, доброй.
Доброй? Да.
«А за что же доброта мне сегодня? За что? Что же такое происходит в моей жизни?» – подумал Павел Иванович.
Вопрос не испугал, а обрадовал. Словно происходило что-то хорошее.
Он отошел от иконы. Собирался уже на улицу выходить, но его не отпускало ощущение, будто не сделал что-то очень важное. Наверное, свечку еще надо поставить к Лику. Встал в очередь и тут же подумал: «Почему свечку? Надо молитву заказать. Я никогда не заказывал молитву».
Подошел к бабушке, стоящей за деревянной конторкой:
– Я хотел бы молитву заказать.
– По живу аль по умершему?
Подумал: как странно я живу! Рядом со мной нет ни одного человека, за которого мне хотелось бы просить Бога.
– По умершему. Я хочу такую… знаете… самую дорогую.
Бабушка посмотрела на него с уважением:
– Самая дорогая – это на год. – Она достала огромную амбарную книгу, спросила: – Какое у нас сегодня число? – И сама себе ответила. Потом спросила: – Ваша как фамилия будет?
– Пестель.
– Бывает, – вздохнула бабушка. – Усопшую как звали?
Откуда-то из глубин сознания (или подсознания) выплыло имя мамы, которое он почти никогда не вспоминал.
– Анна. – Подумал и добавил: – Павловна. Пишите: Пестель. Анна Павловна Пестель. Бог разберется.
– Бог во всем разберется, – согласилась бабушка. – А отчество и фамилию не надо. Все мы дети Божьи. Вот от сегодняшнего дня отсчитывайте, год по Анне будут поминальную молитву служить.
Бабушка назвала сумму. Сумма оказалась довольно внушительной. И это радовало.
Пестель вышел на улицу, подал нищим и даже улыбнулся на их вечное: «Спаси, Господи, господин! Спаси, Господи!»
Вдруг действительно спасет?
Бросился в ближайшее кафе. До того хотелось есть, что он почти бежал.
Павел Иванович поймал себя на том, что радуется жизни. Он и не помнил, когда в последний раз такая
