устойчивости частям. Белые упрекали чехов в предательстве. Чехи же больше всего стали опасаться обвинений в контрреволюционности. Делала свое дело и большевистская агитация.
Возле Окружного суда со статуей Немезиды на крыше, а потом у Дома Макушина, где сейчас размещались ускоренные офицерские курсы, лучи уличных фонарей проводили двуколку с нашими героями в полную тьму. Справа осталась большая кирпичная водонапорная башня. Слева в лучах узкого месяца и многочисленных звезд поблескивали металлические кресты одного из томских кладбищ. Соткин машинально перекрестился. Несмотря на почти полную темноту, Ахмат уверенно правил дальше. Минут через десять впереди, за окружающим дорогу лесом, замаячили тусклые огоньки. Это были огни окон Красных казарм. Ахмат остановил лошадей у двухстворчатых крепких деревянных ворот. Юнкер-часовой оторопел, увидев перед собой генерала.
– Пригласите дежурного по пропускному пункту, – приказал Суровцев.
Юнкер не успел ответить, как из небольшого одноэтажного здания быстро вышел молоденький прапорщик и, поддерживая шашку, заспешил к прибывшим. Он достаточно браво, по-уставному – за пять шагов до генерала, перешел на строевой шаг. Молодым, не успевшим огрубеть голосом представился:
– Дежурный по контрольно-пропускному пункту прапорщик Иванов.
– Голубчик, сопроводите нас к дежурному по батальону.
Увидев перед собой молодого и заслуженного генерала, дежурный по батальону несколько удивился. Всех томских генералов он знал в лицо.
– Контрразведка, капитан, – протягивая свои бумаги, подписанные лично Колчаком, сказал Суровцев.
Документы были выписаны на имя генерал-майора Мирка Сергея Георгиевича. По всем документам в армии Колчака Суровцев благоразумно прошел только под этой составляющей своей фамилии, что очень помогло ему в будущем и несколько десятилетий сбивало с толку дотошных чекистов. Трудно сосчитать, сколько раз в своей жизни он будет то Мирком, то Суровцевым, и еще бог знает кем. «Начальникам всех соединений и частей: оказывать всяческое содействие! А.В. Колчак», – дочитал дежурный.
– Ваше превосходительство, что от меня требуется? Можете располагать мной.
– Вы вхожи в казармы, занятые чехами?
– Признаться, нужды такой не было. Да и желания, – добавил капитан. – Под нашим началом юнкера, а тут такое соседство. Мало того что чехи, так еще и солдатский комитет.
– Времени на рекогносцировку у нас не было. Хотя сегодня днем я здесь был. Меня интересует, как, на ваш взгляд, налажена у них караульная служба по ночам. По тому, что я наблюдал днем, весьма формально. Но все же...
– Да, собственно, никак. И днем и ночью шныряют в поисках самогонки. Забор – вы, наверное, видели – разобрали. Так что наш КПП – пустая формальность. Иногда пьяные забредают в наше расположение. Что еще? Чувствуют себя хозяевами. Да и кого им бояться? Так что ночью караул если и выставляют, то часовые вернее всего спят. Что еще? Поют, бывает.
– Ночью? – удивился Соткин.
– Именно ночью.
– Командир батальона здесь?
– Никак нет. Уехал в город.
– Отправьте за ним посыльного, – приказал Сергей Георгиевич. – Как у нас там сложится, предугадать сложно, но вы позаботьтесь о том, чтобы в случае осложнений никто из юнкеров не пострадал. Отходить нам придется по вашей территории через центральные ворота. Со стороны сломанного забора кустарник и ухабы – не ровен час лошади ноги переломают.
– Разрешите спросить, – спустя несколько секунд молчания произнес капитан.
– Спрашивайте, – разрешил Суровцев.
– Как я понимаю, вы собираетесь стать незваным гостем у чехов. Как завтра вести себя нам, если ваш визит будет иметь последствия?
– А так и вести... Сами ничего не поняли... Лучше вы у них спрашивайте: «Что там у вас происходит? То песни по ночам, то вот еще какая-то возня». Хотя никакой возни может и не быть, – спокойно ответил Суровцев.
Когда дежурный отправился отдавать распоряжения, Суровцев, точно оправдывая свою фамилию, сурово выговаривал Соткину:
– Вот что, любезный Александр Александрович, чтоб это было в первый и последний раз! Мало про контрразведку говорят, так и ваш перегар в ту же кучу.
Капитана даже передернуло.
– Виноват, ваше превосходительство! Я рюмочку пригубил, и только. Ахмат, будь он неладен...
– Словом, наша сегодняшняя операция – это ярчайший пример, как не надо делать дело. Сейчас еще и пойдем черт-те куда и черт-те как! Авантюра чистой воды. У меня такого еще никогда не было. Но время, время! Торчать в Томске еще один день для нас непозволительная роскошь. И хоть не дышите вы в мою сторону, черт вас подери!
Кто бы знал, но именно этот перегар Соткина и поможет контрразведчикам в их непростом деле.
Часовые, охранявшие комитет, действительно отправились спать в казармы. Как уже знает читатель, июнь в Сибири – еще не лето, а август – уже не лето. После прошедшего дождя ночь выдалась холодной, хотя и безветренной. Наступили первые заморозки. Выпавшая роса была почти ледяной. А в темно-синем августовском небе чертили свои загадочные пути падающие звезды. До рассвета оставался ровно час.
Снимать часовых не пришлось. Двери казармы оказались не запертыми на замок. Суровцев и Соткин вошли. Тумбочка дневального была пуста. Из двух боковых помещений раздавался храп. Тяжелый дух ударил в нос. О, этот запах казармы! Его не спутаешь ни с каким другим! Это невообразимая смесь запахов самого различного происхождения. Здесь в запах пота проникает запах половой мастики. На них наслаивается запах ваксы. Тут же пары керосина, оружейного масла, несвежих портянок и сырой кожи. Добавьте к этому еще и запах туалета, который в этих казармах нового типа был внутри помещения, а не на улице, как было принято в то время. В этой казарме присутствовал еще и винный перегар. Разведчиков интересовал второй этаж. Там, по расчетам Суровцева, и следовало искать интересующего их человека. Суровцев прямым ходом отправился в канцелярию. Соткин осторожно двинулся по коридору, едва освещенному керосинкой. Сначала в одну, а затем в другую сторону. В канцелярии, освещенной слабым пламенем такой же керосиновой лампы, стоявшей на столе, Суровцев увидел человека, который крепко спал, накрывшись солдатской шинелью. Сергей Георгиевич заглянул ему в лицо. Этот человек не был Дранковичем. Здесь же, на столе, стоял ручной пулемет с массивным круглым диском поверх казенной части оружия. «Прямо сонное царство», – подумал Суровцев и крепко припечатал рукояткой «нагана» затылок спящего солдата. Но так, чтоб не убить без нужды. Точно опровергая его мысли о сонном царстве, из коридора раздался скрип открываемой двери одной из комнат. Генерал замер в напряжении, сжимая под офицерской накидкой «наган».
Между тем в коридоре происходило следующее: перед Соткиным открылась одна из дверей, и сонный человек, вероятно отправившийся по малой нужде, удивленно уставился на офицера. Чех пытался сообразить, что здесь делает этот русский в такое время.
– Соколик, – заплетающимся языком сильно пьяного человека громко произнес Александр Александрович. – Дранкович. Где Дранкович? Где он? – Соткин икнул.
– А, там, – наконец-то что-то сообразив и уловив винные пары, исходившие от Соткина, сказал чех, – там! Там! – еще раз с акцентом повторил он и махнул рукой в дальний конец коридора. Сам же отправился на первый этаж. Видимо, в туалет.
Соткин едва обернулся в направлении, указанном чехом, как увидел человека, приближающегося к нему. Он был выше рослого Соткина. Вероятно, спал он не раздеваясь или не спал вообще. Но главное, в тусклом свете керосиновой лампы в руке у него поблескивал ствол «браунинга».
– Стоять, – тихо, но властно и хлестко сказал Дранкович. Это был именно он.
– Во! Нате вам, – пьяно удивился Соткин. – Дранкович? Я от Богданова. Писульку тебе привез. Часы
