растерялся, открыл рот, не зная, что и сказать. Но довольно быстро правильно все сообразил — даже в голове дураков иногда появляются весьма грамотные идеи, — сказал, что надо с жинкой посоветоваться, без ее слова — никуда. Сказал и побежал в комнату хозяина.
Гной неприлично долго для переговоров думал, размышляя, что бы такого попросить. В итоге поймал себя на мысли, что деньги деньгами, а огневая мощь у фермы пока слабая. На том и порешили, через Колдыбу опять же: Владыка получил свою древнюю «безделушку», а Орден в ответ подогнал фермеру крупную партию оружия, включая «гатлинги».
Однако пора вернуться к Елику, который остался у центральных ворот фермы.
Внутрь Елик прошел без особого труда: на ферме его все знали, потому как он часто приходил сюда в поисках сезонной работы. Гной жил в трехэтажном доме. Первый этаж, сохранившийся со времен Погибели, был каменным — там находился товарный склад фермера. Второй и третий были деревянной надстройкой: второй занимали кабинет хозяина и столовая, на третьем располагались жилые комнаты членов фермерской семьи. Если бы Елик умел читать и нашел древнюю книгу по истории, он бы понял, что именно в таких домах жили древние купцы.
Громила-охранник на входе в хозяйский дом сказал, что у Гноя важный гость, но дурак Елик их разговору явно не помешает, и поэтому впустил.
Гной сидел в столовой и пил харьковскую настойку в компании толстого, лоснящегося от жира человека. По клейму на куртке гостя можно было понять, что он из харьковских оружейников. Фермер и цеховик, наверное, обсуждали какую-то сделку: оба громко перебивали друг друга и размахивали руками.
Завидев Елика, Гной широко улыбнулся:
— А, привет! Извини, друг, работы для тебя пока нет. Но как только появится, я обязательно сообщу. Ты у нас работник сильный, надежный, твоя помощь всегда пригодится, если что.
Елик помялся пару секунд и наконец решился:
— Гной, я хочу взять в жены твою дочь Федунию.
Батрак ожидал чего угодно: пинка, от которого он вылетит за дверь, ствола «гатлинга», нацеленного прямо в лоб, свидания с панцирными волками… Но хозяин лишь по-доброму прищурился:
— Знаешь, Елик, ты мне всегда нравился, даже несмотря на то что дурак. Но видишь ли… бедный ты, не могу я бедному в жены свою дочь отдать. Да и к тому же обещал уже я ее соседу своему, фермеру Далмату. — Гной подумал малость и добавил: — Впрочем, если ты к Празднику Зачинщика Прилепы неожиданно станешь богаче Далмата, я, возможно, изменю свое решение. А пока ступай.
Расстроенный Елик вышел из хозяйского дома с горячим желанием напиться, потому как за несколько дней ему не разбогатеть — он это прекрасно понимал и своей дурной башкой.
Поздно вечером батрак вернулся в Рязань — ферма Гноя находилась на хуторе неподалеку от поселка — и зашел в кабак под названием «Разлом» пропить остаток денег от сезонной работы на Далмата.
Как и во все времена, кабак этот был местом шумным, людным, затхлым, с отравленным алкогольными парами воздухом. Двоих порядком набравшихся драчунов под руки вывели охранники, трое бродяг за столом беседовали за жизнь. Трактирные музыканты играли и пели заунывную песню с весьма странным припевом:
Но есть ползунов Елику сейчас совсем не хотелось. Хотелось скорее броситься в холмовейник, чтобы его самого ползуны пожрали, и дело с концом. И вдруг он услышал разговор, который круто изменил всю его жизнь.
За соседним столиком справа сидел мужчина средних лет плотного телосложения, с залихватски подкрученными усами — по виду крупный торговец — и заливал своему собеседнику, прыщавому юнцу с крючковатым носом, разные байки. О том, что лес растет чудесный возле его поселка, Луховиц, и что клюквы, крайне редкой и дорогой ягоды, там немерено. Он, мол, эту клюкву собирает и обменивает на Мосту на водяные арбузы.
Призадумался Елик: «Вот набрать бы мне этой клюквы, дать мамке, чтоб она пирог испекла дивно вкусный — уж она-то это умеет как никто! — и подарить Федунье. И чтоб Гной и гости его тоже попробовали и сказали, какой Елик молодец! Какой состоятельный женишок у фермерской дочки, раз из клюквы, которой в Рязани отродясь не было, такой чудный пирог сварганил!»
Подумал и решил для себя: «Поеду-ка я в Луховицы, найду этот лес, и пусть будет что будет». Решил — и задорно, почти бегом направился домой, а домом ему служила ржавая цистерна. Отец с матерью, конечно, принялись отговаривать сынка, мать без конца плакала, но что поделать, если чадо дурнем уродилось. Мать собрала ему в дорогу кукурузных лепешек, отец взял у соседа за пару медяков на время ездового маниса. И поутру поехал батрак на телеге, запряженной манисом, в Луховицы, что к северу от Рязани находились, как он понял из рассказа торговца, навстречу своей глупой мечте.
Елика, до того никогда не бывавшего за пределами рязанских ферм, Пустошь встретила тусклыми красками: серые унылые холмы с разбросанными на них остатками древних строений, серая голая земля под пронзительно скрипящими колесами телеги. По серому небу пролетела зловещая серая платформа. Что за диковинка эти платформы, никто толком не знал. Правда, один пьяный забулдыга в «Разломе» как-то поведал батраку, что это Ангелы, слуги Создателя, они летают по небу и карают нечестивцев. И все для них равны: что мутант дикий, что монах в рясе, что сам топливный король Гордий Инесс.
Серые краски окружающего ландшафта временами разбавлялись буровато-зелеными пятнами некроза, венца страданий постапокалиптического мира. Елик знал: кто войдет в них, навеки там и останется или, что еще хуже, превратится в симбионта, насмешку над родом людским.
Но вот за очередным холмом показались Луховицы. Увидев поселок, Елик помянул всех мутафагов подряд: Луховицы были развалинами, вряд ли обжитыми со времен Погибели. По спине батрака пробежал озноб, почудилось, будто сюда его привела какая-то неведомая колдовская сила. Однако вопреки своим страхам, Елик твердо решил продолжать путь.
Дома в Луховицах выглядели неприветливо: некоторые из них, хоть и смотрелись более или менее целыми, покосились от времени или вросли в землю, остальные же были полуразрушенными. Если бы Елик умел читать, он бы знал, что на стене красного кирпичного двухэтажного строения по левую руку от заросшей пустотными травами дороги выскоблено: «Человечество никогда не умрет!»
Засмотревшись на разруху, батрак не заметил человекоподобного мутанта, который засел в чудом сохранившейся, не сгнившей деревянной колокольне, в том месте, где раньше звенели колокола, обломки которых сейчас можно было найти неподалеку. С грозным рыком мутант швырнул копье, сделанное из железной арматурины, в чужака. Копье, по счастью, угодило не в Елика, а в глаз манису. Ящер захрипел и повалился набок вместе с телегой.
Елик резво выбрался из-под телеги и со всех ног побежал от выскочившего за ним из колокольни мутанта с огромным тесаком. Спасительный лес, да-да, тот самый лес, которым хвастался заезжий торговец, был рядом на пригорке, но мутант неумолимо настигал батрака. Вдруг он споткнулся о каменюку и упал, что дало Елику выиграть время и добежать до кромки леса. Мутант почему-то его преследовать не стал…
Долго блуждал упрямый батрак в поисках клюквы по густой чаще. Уже совсем стемнело, вдалеке завыли панцирные волки, а где-то в окрестных кустах заверещал редкий и страшный мутафаг вдвое крупнее панцирников, в Пустоши именуемый люберецкой рысью (впервые подобную тварь встретил и убил в своем курятнике один люберецкий кормилец). Подумал было Елик, что конец ему пришел, заберет рысь его душонку, а косточки разбросает по лесу, как вдруг из кустов…
Из кустов вышел древний-предревний старик в тонком белом халате с топорщащейся бородой, и рысь внезапно замолкла. Елику стало не по себе, по коже пробежали мурашки. «Уж лучше бы рысь…» — подумал он.
Однако старик, вопреки его опасениям, оказался довольно милым и добродушным, а звали его Берендеем. По дороге к своему уютному деревянному домику в лесной глуши, где батрака уже ждал ужин,
