– Послушайте, Бурма. Если у меня есть намерение купить ту картину, то не вы мне помешаете. Вы не настоящий сыщик. Если картина у того человека...
– Картина не у него. Я знаю, что говорю. Ларпан имел сообщников, но заправлял всем один. Они не знают ни покупателя, ни посредника. Уцелевший сообщник не имеет картины, но у вас, господин Корбиньи, немалое количество миллионов наличными. Это возбуждает его аппетит, а поскольку ему безразлично, будет ли трупом меньше, трупом больше, он пришьет вас с тем большей легкостью, чем тяжелее будет пакет с деньгами.
Корбиньи выглядел смущенным:
– Не считаете же вы, что...
– Да.
– К счастью, господин Заваттер здесь.
– Господин Заваттер не обязан больше обеспечивать вашу защиту. Послушайте, сударь, распрощайтесь с картиной. Поймите меня. В опасности ваша жизнь. Тот тип вас ищет и в конце концов найдет...
– Посредник так же сбит с толку, как и я, – сказал Корбиньи. – Во всяком случае, недавно был...
– Вы с ним встречались?
– Да.
– Когда?
– Вчера.
– В Пале-Руаяле?
Он не ответил.
– Его имя?
– Вас это не касается, Бурма.
– Прекрасно. Заваттер знает лавку. Он мне ее покажет. Потому что я забираю своего агента с собой. И вам потребуется очень хорошее зрение, чтобы снова его увидеть. Пошли, Заваттер, мы убираемся отсюда.
– Эй, послушайте! – воскликнул Корбиньи. – Не уходите так. Если тот малый сюда заявится...
– Мне казалось, вы хотели его встретить?
Его глаза зло блеснули.
– Теперь я все вижу в ином свете, но, с другой стороны, мне неприятно напустить вас на моего посредника, потому что у него надежда еще теплится.
– Со вчерашнего дня?
– Да.
– Что за надежда?
– Кажется, следует потерпеть, но сделка совершится. На этот счет посредник получил все необходимые заверения. Похоже, что, хотя смерть Ларпана и огорчительна, она ничему не помешает.
– Меня это не удивляет.
– Не представляю, что вообще могло бы вас удивить, – вздохнул он.
– Ваш отказ сообщить мне имя этого посредника. Побежденный, он пожал плечами:
– Мире. Октав Мире. Он антиквар, торгующий медалями и наградными знаками. Как вы уже знаете, в Пале-Руаяле. Галерея Монпансье. Номер...
Безропотно он сообщил его мне. Оставив Заваттера оберегать кур, я поспешил на встречу с торгашом.
По обыкновению Пале-Руаяль выглядел тоскливым, погруженным в застывший покой провинциальным кладбищем. Сад был закрыт, и сумерки уже опускались на галереи, по плитам которых постукивали мои каблуки. Большие фонари из кованого железа распространяли тусклый желтоватый свет. Только редкие лавки еще были освещены. Холодный ветер прорывался через щели узких проездов. Не могу понять, что люди находят здесь привлекательного. Когда я думаю о том, что Колетт и Кокто, писатели и люди образованные, живут там и этим гордятся... Ну, на вкус, на цвет... Но о себе я знаю, что покончил бы самоубийством, если бы жил там. Такая тоска! И даже воспоминания, которые те места навевают, невеселы, – прежде всего потому, что это всего лишь воспоминания, а кроме того, слишком уж странные. Об игроках. О проститутках. О г-не Ласенере[5], выходящем из притона, где племянник Бенжамена Констана уличил его в шулерстве, с выкидным ножом под видом распятия в кармане своего редингота и заточкой из трехгранного напильника; первым он убьет молодого человека, а вторым проколет в притоне «Красной Лошади» продажное тело тетушки Мадлен. Подумав, иду на попятный. Пожалуй, все-таки самое лучшее в Пале-Руаяле – это связанные с ним кровавые, грязные и чувственные воспоминания.
Хорошо. При всем при том я никак не мог найти лавку Октава Мире. Наконец ее вижу. Она была не освещена, вот почему я едва не прошел мимо. В витрине тесными рядами участвовали в параде медали, наградные знаки, цацки, ленточки и т. д. Тут легко растеряться. Их хватило бы для награждения всех генералов. Был ли нужный мне человек у себя или придется заходить снова? На двери имелась пружинная защелка. Отодвинув ее, я вошел, о чем оповестило дребезжание колокольчика. Вспыхнул ослепивший меня свет, и передо мной предстал вынырнувший из задней комнаты мужчина. Вход туда был завешен, а на страже перед ним стоял панцирь. Вышедший был довольно большого роста, с тяжелыми чертами лица, обильно напудренный, с манерой держаться молодящегося старика. В этом доме вообще почти не попадалось ничего юного, начиная с картины Рафаэля.
– Г-н Мире? – спросил я. – Саша Гитри это лучше произносит.
