– Уверяю вас, он украл ее. Послушайте, месье. Однажды я потеряла маленький бумажник. На лестнице или во дворе дома – не знаю. А месье Демесси нашел его и принес мне. Кроме небольшого количества денег и удостоверения, в этом бумажнике были еще фотографии, и среди них – вот эта. Я не проверяла, все ли они на месте. Я даже об этом не подумала. Но теперь…
– Стало быть, он присвоил этот снимок?
– А как иначе он мог завладеть им? Клянусь вам, я никогда не давала ему фотографий – ни этой, ни других. Не было причин.
– На кой черт он ее стащил?
Она улыбнулась. То была жалкая, грустная и, пожалуй, немного брезгливая улыбка, никогда бы не подумал, что она способна на такое.
– Теперь моя очередь спросить вас, надо ли вам растолковывать,– сказала она.
– Вы и правда много всего знаете,– заметил я.
Она пожала плечами.
– Возможно. Хотя, может, только делаю вид.
– В знак протеста против улицы Сайда и против среды без всяких перспектив, в которой вы живете?
Она взглянула на меня с удивлением и даже с каким-то проблеском надежды в глазах.
– Неужели вы можете понять меня, месье?
– Пытаюсь.
– Хоть один нашелся. А все остальные с их сплетнями да пересудами… Послушайте, месье. Вам известно мое имя. Откуда вы его узнали, я понятия не имею, но вместе с именем вы, должно быть, узнали и много чего другого, а?
Я пожал плечами.
– Пускай люди болтают. Это все, что им остается, других развлечений у них нет.
– И то верно, пускай идут к черту…
Она испытующе смотрела на меня своими влажными глазами.
– А вы, видно, хороший человек. Меня не удивляет, что вы дружите с месье Демесси. Он тоже хороший.
– Значит, он вас не осуждает, как другие?
– Нисколечко.
– Ну а если вернуться к нему, как вы думаете, эта фотография была для него все равно что карманный лучик солнца?
Такое сравнение заставило ее рассмеяться.
– У вас довольно необычная манера изъясняться, просто диву даешься! Да, что-то вроде солнечного лучика. Пожалуй, вы правы. Вы ведь знаете его жену?…
Ничего не поделаешь, отсутствие сексапильности у этой разнесчастной Ортанс, видно, всем бросалось в глаза, если можно так выразиться. Обстоятельство малоприятное.
– Впрочем,– добавила Жанна Мариньи,– говорят, будто он ее бросил.
– Я узнал об этом сегодня утром. Вы тоже об этом слыхали?
– У нас там не захочешь да услышишь. Любая новость сразу всем становится известной.
– Что вы об этом думаете?
– А я никогда ничего ни о ком не думаю. Предоставляю эту возможность другим. У них там все так прекрасно организовано, что они вполне способны думать за всех.
– Возможно. А вам, случаем, не доводилось слышать, куда он мог отправиться? Мне надо с ним связаться, у меня на то личные причины. Поэтому я и приходил сегодня утром на улицу Сайда.
– Не знаю, куда он мог уйти. Да и откуда мне знать?
– Если вы были его возлюбленной…
Она так и вскинулась от возмущения:
– Сколько раз надо вам говорить…
Судя по всему, она была искренна.
– Ладно,– прервал я ее.– Не заводитесь. Видно, я совсем спятил. Если бы вы были его возлюбленной, вас бы здесь не было. А раз вы здесь, то и он должен был бы быть с вами.
– Рада от вас это слышать,– насмешливо сказала она.
– Ладно. Последний вопрос, и забудем об этом. Демесси никогда не занимал у вас денег?
Она широко открыла глаза от удивления.
– Я думаю, вы и впрямь чуточку спятили.
– Это точно. Но все-таки ответьте.
– Откуда у меня деньги, чтобы давать взаймы? Я без гроша, ясно?
– И к тому же, я полагаю, не работаете.
Она вся ощетинилась.
– Вот-вот, уж не собираетесь ли и вы тоже читать мне мораль?
– Еще чего.
– Еще чего,– повторила она, передразнивая меня.– А я уж было подумала, что и вы туда же. Сейчас я не работаю, верно, но неделю назад работала. Я с пятнадцати лет работаю. Машинисткой. Работы у меня было немного. А у хозяина – и того меньше. Он не знал, какое применение найти своим рукам.
– И опасаясь, что они у него окостенеют…
– Вот именно. Так что я это дело бросила. А расскажи я об этом на улице Сайда, никто бы мне не поверил: такую репутацию они мне там создали…
– Я вам верю.
– Из вас еще может выйти толк,– усмехнулась она.
Она взглянула на танцевальную площадку: после недолгого перерыва музыканты опять принялись за дело, только еще отчаяннее и громче.
– Я обещала вам танец,– сказала Жанна Мариньи.– Пошли?
Я встал.
– Как вам будет угодно. Вот, возьмите вашу фотографию. Она мне больше не нужна. Думал, что пригодится. Но, видно, ошибся.
Она взяла фотографию и неторопливо положила ее в кармашек своей блузки. Мы пошли танцевать. Когда мы вернулись обратно, она чуть-чуть отошла; стала почти такой же, как была,– жизнерадостной девушкой, слегка вызывающей, а то, пожалуй, и провоцирующей, которую я встретил на мрачной железной лестнице. Мы поговорили о том о сем, выпили еще по пуншу, затем я выразил желание смотать удочки.
– Вы остаетесь?
– Я тоже хочу уйти,– сказала она.
– Если вы собираетесь домой, я могу отвезти вас на машине.
Она согласилась.
За все время пути Жанна не проронила ни единого слова. Если бы не ее духи, я мог бы подумать, что еду один, без пассажирки. Она тихонько сидела в своем углу. Между нами свободно можно было бы поместить какого-нибудь кетчиста.
Сумрачная масса дома на улице Сайда вздымалась на фоне ночной тьмы. Все вокруг было погружено в сонное безмолвие.
– Вот вы и приехали. Прошу прощения…
Протянув руку, я открыл дверцу.
– Всего хорошего, мадемуазель.
– Можете называть меня Жанной,– сказала она.
– Доброй ночи, Жанна.
Я протянул ей руку. Она вложила в нее свою.
– Доброй ночи. Я…
В ночной покой ворвалась трагическая нота: до нас донесся приглушенный крик.
– Что такое? – спросил я.
– Ничего,– вздохнула она.– Кому-то приснился скверный сон. Даже по ночам кое-кто мается.
