– Как ее зовут?
– Повестка на уплату налогов.
Она нервно засмеялась:
– Ну и юморист! Вам цены нет.
– Увы!…
Я вышел из машины и захлопнул дверцу. Это был очень красивый кабриолет.
– …вам не надо было вызывать меня на такой разговор. Это тоже пробудило у меня жажду… я… я могу вас сопровождать?
Она посмотрела на меня, не отвечая, затем повернулась, пошла, а я последовал за ней в облаке ее аромата. Проходя мимо администратора, она потребовала, чтобы метрдотель принес в апартаменты все необходимое, чтобы освежиться-Войдя к себе, она на ходу швырнула свою накидку на первый попавшийся стул и плюхнулась на кушетку:
– Я дошла,– сказала она.– Извините меня, месье Бюрма, но… я попрошу вас оставаться здесь не слишком долго… Но все же снимите ваш плащ… здесь такая духота.
Я положил плащ и шляпу на меховую накидку.
– Сигарету?
Я взял папиросу с картонным мундштуком, потом дал прикурить ей и зажег свою:
– Так вы знали этого Бирикоса?– спросил я.
Мне не везло с этим вопросом. Не успел я его задать, как в дверь постучали. Это были напитки, принесенные заспанным гарсоном. Когда он убрался досыпать, я повторил:
– Так вы знали этого Бирикоса?
Она поглядела на меня поверх своего стакана:
– Ну вы настоящий детектив, не правда ли? Не даете вздохнуть. Сразу вопросы. Наверное, она страшно увлекательна, ваша профессия, поскольку вы так рьяно ею занимаетесь. Надо будет, чтобы вы мне рассказали парочку ваших расследований.
– Я не угожу вашим извращенным вкусам.
– Мои вкусы не извращенные.
– Тогда какая вам нужда узнавать другие драмы? Той, в которой вы замешаны, вам не достаточно?
– Очень хорошо,– сказала она обиженно.– Я заслужила этот урок.
– Вы на меня сердитесь?
– Нет. Я глупая девчонка.
– Вы восхитительны. И я вам расскажу истории про бандитов, но в другой день. Сегодня это займет слишком много времени, и вы не успеете ответить на мой вопрос: так вы знали этого Бирикоса?
– Вы ужасный человек.
– Ужасный и отвратительный.
– Давайте, подшучивайте надо мной. Нет, я его не знала. Я знаю, что он здесь жил, это все. Я, наверно, встречала его в коридорах, и он, наверно, со мной здоровался, как здороваются все остальные… Все меньше и меньше, правда… (она вздохнула)… Это все. А сейчас, месье Бюрма,– добавила она внезапно ставшим игривым тоном,– позволите ли вы мне, в свою очередь, задать вам вопрос? Вы мне задали вопрос, знаю ли я Бирикоса, потому что он поселился в том же отеле, что и я. Это примерно то же, как если бы вы спросили одного жителя Рамбуйе, знает ли он президента Республики, не так ли?
– Это и есть ваш вопрос?
– Нет. Мой вопрос таков: знали ли вы Бирикоса и что он делал в вашей конторе?… Потому что в конце концов ведь это не в моей комнате нашли его… ну, в общем, он умер не у меня, не правда ли?
– Я не знал Бирикоса, и мне неизвестно, почему он пришел меня грабить. Мне неизвестно также, почему он умер. Но у меня есть все основания думать, что он знал вашего любовника.
– В таком случае я никак не могу быть вам полезна,– ответила она сухо.– Я не занималась… делами Этьена, и мне не был известен их… их характер. В этом плане полиция знает, что к чему.
– Вот видите, какая вы,– запротестовал я.– Мы тут сидим себе по-дружески, а вы говорите о полиции. Это неприлично.
– Вы правы. Поговорим о другом.
Я взглянул на свои часы:
– Уже поздно.
– Полчаса больше, полчаса меньше. Возьмите мою машину. А пока допейте ваш стакан.
Я его выпил, и она налила опять.
Затем, воспользовавшись тем, что уже встала, Женевьева поставила на проигрыватель долгоиграющую пластинку. Томный танцевальный мотив, неопределенный, как алиби, поплыл по комнате.
Со своим стаканом в руке она примостилась на софе, одной ногой отбивая такт:
– Как это получилось, что такой человек, как вы, не умеет танцевать?– сказала она.– Для меня это невероятно.
Я взял и выпил мой стакан:
– Учатся танцевать в шестнадцать-семнадцать лет. В этом возрасте у меня были другие заботы.
Она сняла свою левую туфлю и стала гладить ступню, потом лодыжку:
– То есть?
– Скажем, я воровал с уличных витрин, чтобы было чем набить живот.
– Боже! Нестор Бюрма, защитник закона,– базарный воришка!
Она откинулась назад и засмеялась гортанным смехом.
– Я не защитник закона,– сказал я.– Законы, как правило,– дерьмо. Я просто пробиваюсь в этой жизни.
Она поднялась и приблизилась ко мне, прихрамывая, оставив одну туфельку валяться на полу:
– Вы стали желчным. Выпейте. Это вас смягчит.
Наши пальцы соприкоснулись, когда я взял из ее рук протянутый мне стакан. Музыка продолжала литься по комнате.
– А сейчас я буду учить вас танцевать,– воскликнула она радостно, как маленькая девочка, одевая опять свою туфельку на высоком каблуке.– Нельзя пренебрегать такой прекрасной мелодией.
– Оденьте сапоги,– посоветовал я,– а то раздавлю вам пальцы на ногах.
– Я иду на риск.
Она обхватила меня, и мы сделали несколько неуверенных шагов. У меня кружилась голова. Ее духи в добавление к тому всему, что я выпил, опьяняли меня. Своей грудью я чувствовал сильное и беспорядочное биение ее сердца. Я остановил ее, сжал за голые плечи так, что чуть не задушил.
– Месье Бюрма,– прошептала она с укоризной.
– Оставь «месье»,– сказал я хриплым голосом.
– Оставьте лучше женщину. Вы мне делаете больно!
Я не ответил. Я буквально слился с ней, впившись губами в ее рот, пахнущий малиной. Она не ответила на мой поцелуй. Я почувствовал, как она цепенеет как бы от отвращения.
Я отпустил ее.
– Извините меня,– сказал я.– Это ваша вина.
Пошатываясь, она подошла к кушетке и упала на нее, рыдая в согнутые руки. Я молча смотрел на нее какое-то время, затем схватил и надел свой плащ, взял шляпу.
– Спокойной ночи,– сказал я.– Спокойной ночи… Женевьева.
Она подняла свое лицо, залитое слезами, вытерла нос платком, взятым, не знаю откуда, посмотрела боязливым взглядом.
Догнала меня уже у двери. На сей раз она заключила меня в свои душистые объятия, и если раньше не отвечала на мои поцелуи, то сейчас подарила мне один, который стоил многих. А музыка все продолжала плыть, нежная, многозначительная, зовущая. Мне казалось, что я прижимаю к себе всех манекенщиц Парижа.
