[раскрашена цветами цвета].
Я ничего не изобрел, а только ощутил в себе ночь и в ней увидел новое, и это новое назвал Супрематизмом, и выразилось оно во мне черной плоскостью, образовавшей квадрат, потом круг. В них увидел новый цветовой мир, но это было давно, а сейчас он живой перед нами. В мире это эмблема и знамя — это ночь, в которой зарождается утро новых зорь.
А цвета будут семафорами, будут освещать новые пути, которые лежат в пространстве аэропланов.
Земля должна праздновать творческий праздник цветов, готовясь пробить абажур плена синего неба, а по-за ним новый череп нашего торжества.
Вы должны быть живыми, а потому не должно быть живописно-мертвых изображений живого. И весь художественно-живописный мир, все картинные выставки должны завянуть, как старое понятие разбитых умерших государств.
Цвет освобожден из насильственных смешений, и возможна только федерация цветов.
Его индивидуальность свободна, как и вы, а потому совершена10 федерация в России как в центре или оси федеративного мирового вращения.
Я объявляю живую супрематическую [беспредметную] федерацию цветов.
Сам же иду в темную туннель ночи, чтобы оттуда воздвигнуть новое утро.
Ответ двум социалистам*
В Известиях Ц<ентрального> И<сполнительного> К<омитета> С<оветов рабочих и красноармейских депутатов> от 18 апр<еля> 1919 № 84 была напечатана стать<я> под наз<ванием> «Коммунизм и Искусство» тов.[Георгия] Устинова11. Эта статья, кажется, единственная на всем фоне социалистического сознания Социалистов, — единственный ответ и доказательство, что не один футуризм и все левое Искусство есть «буржуазное», а и демократический тов. Фриче12 со всеми своими единомышленниками по боевому перу оказался «наконец, реакционным», «записавшимся», «забывшим всякие Государственные задачи, всякую будущность, если она не вяжется с старой изжитой марксистской догмой»; меня лично удивляет, что люди, которые могут забыть истинно революци<онное> движение, могут стоять у руля. Тов. Устинов доказал своей статьей, что нельзя давать в руки вожжи тому, который забыл дорогу или привык ездить по одной. И вот «подчиняться» таким вожатым более чем «нелепо». Тов. Устинов еще говорит, что т. Фриче рассматривает вопрос о пролетар<ской> культуре под углом той ситуации, когда еще не была подавлена рабочими и кресть<янами> буржуазия. Что же это значит: значит ли, что социалистический тов. Фриче совсем буржуй? Но как же это понять? Я не социалист, а потому мне трудно разобраться, где Социализм, а где Буржуазное, но, сличив углы отношений к футуризму буржуазно<й> «дискуссии» и советской, то нашел углы равными. Тоже к этому пришел коммун<ист> т. Устинов. Мне бы хотелось, чтобы дискуссионные мечи сначала скрестили тов<арищи> Социалисты, и высказ<ались> по существу, почему они думают, что все новое искусство есть буржуазное кривляние — потому что привести пример и выругаться не <всегда> достаточно ясно.
Тов. Фриче заменил собою в новом Коммунистическом Государстве буржуазного своего единомышленника из газ<еты> «Речь» изд<ателя> Милюкова, Александра Бенуа, продолжая ту же идею буржуазной критики, которая душила и лаяла: «буржуазный футури<зм>». Вся дискуссия <Бенуа> была построена на лаянии.
И как тогда новаторы — футуристы, Кубисты, Супрематисты — не могли высказаться на страницах газет, так и теперь их ответ оставляют в прихожих. Для того, чтобы левые течения смогли бы выдвинуть свои положения, необходима печать, необходима газета, но как раз эта возможность недосягаема, ибо для целей огромной группы новых художественных сил не хватает в государстве бумаги, но для демократического Фриче и К° всегда к услугам стопы.
Если товарищ Устинов предполагает, что отношение тов. Фриче и К° реакционно, то мне кажется, что не реакционно ли всё Коммунистическое Государство, предоставляющее стопы одному определенно реакционному движению против Нового Искусства, а другому <оппоненту> не только бумаги, но и ответить нигде не дадут. Недавно была закрыта газ<ета> «Искусство Коммуны», изд<ание> Изобр<азительного> Отд<ела> — «бумаги не хватило»13.
Мне кажется, что если бы тов. Устинов не выразился в дискуссионном порядке о Новом Искусстве как «шарлатанах и шарлатанстве»14, то я уверен, что «Известия» не поместили бы <его> статью.
Но из всей статьи тов. Устинова можно вывести одно, что «Милые бранятся, только тешутся», и в конце концов сходятся к одному [ «Зачем мы это поспорили, тов. Фриче, ведь, ей-богу, это шарлатанство» — «Да, конечно, только я поделикатнее выразился, а тебе показалось реакционно» — «Деликатно, но не политично, <а политично — это> шарлатанство»] и мирятся на словах <о> шарлатанской тарабарщине15. Таков в общем итог дискуссии двух социалистов. Крыловский петух тоже думал о жемчужном зерне. Крыловский ворон говорил одному животному, чтобы оно не портило корни дуба, но <своей правоты> ему не мог доказать. Христос хотел доказать правоту своей истины, а его взяли да повесили; может быть, и художники Нового Искусства станут доказывать свою истину и окажутся у стенки. Вот вы, Социалисты, какие гарантии дадите? Ведь вы знаете, как опасно доказывать истину.
Товарищ Устинов говорит о раскрепощении духа, но знает ли товарищ Устинов результаты раскрепощения духа и не скажет ли тов. Устинов <тогда>, когда появятся формы раскрепощенного духа: «Уберите! Ведь это не дух, а шарлатан».
Т<оварищ> Устинов находит, что сейчас Советская Россия не имеет общественного литератур<ного> мнения и что Ком<иссариат> Нар<одного> Прос<вещения> ничего не сделал к выявлению такового. Но изготовление мнения — Это значит изготовить клетку или судью, которому будет дано право о<бо> всем говорить, но ничего не понимать; что такое общественное лит<ературное> мнение — <это> круг людей, запершихся в одном кольце, два конца которого сходятся, и <оно> спаивается «сущностью мнения», и это мнение вращается бесконечно, пока не образует омут, туда нет подступа ни одной новой силе, ибо она нарушит сон общественного мнения.
Таких общественных мнений было много, и они доказали свою бездарность. Общ<ественное> мнение можно еще сравнить с шаблоном, который всегда изготовляется Государственностью; Государство вырабатывает шаблон, подстригает <под него> каждого своего члена и уподобляется дорожному мастеру, который следит за тем, чтобы все рельсы были равны и не выдвигались; а чтобы укрепить уравн<ива>ние, прикрепляет <рельсы> костылями — и посмотрите, как ровно, прекрасно, симметрично лежат рельсы, костыли и шпалы, и как прекрасно такое же общество, и государство может радоваться, как покойно и хорошо все сделано, ничто не шелохнется и <общество> думает то же, что и вчера, а если оно подумает за десять лет вперед, что же это будет, хулиганство?
Такого принципа держалось всё старое, и того <же> хочет держаться и тов. Устинов, он требует шаблона, чтобы никакой «вакханалии» не было хода. А знает ли тов. Устинов, что такое «Вакханалия»? Как он себе ее представляет? Не приходилось ли [товарищу] Устинову слыхать такой вывод общественного мнения старого Государства, которое после революции еще не разбежалось, а держалось за фалды Керенского, которое говорило, что Большевизм это тоже Вакханалия и что Социализм великий придет и растопчет всю эту язву. И вот это общ<ественное> мнение ждет Социализма не вакханального, а настоящего, и это получилось потому, что как раз Большевики подумали на 10 лет впе<ред>. Но ведь и Евреи ждали великого Мессию, а когда пришел невзрачный маленький Христос, то его как шарлатана повесили. Вся интеллигенция тоже ждет настоящего Социализма великого, а на теперешний смотрит также недоверчиво, но вот уверьте, докажите «общественному мнению» Европейского общества, что нынешний Российский Социализм и есть тот великий Мессия, который выведет человечество на настоящую дорогу. Докажите, тов. Устинов. Докажите, все Социалисты, в ваших руках и типографии, и бумага, у Новых
