Сначала он еще раз осмотрел две кучки мусора, образовавшиеся на полу под отверстиями, и выбрал то, через которое с ним говорил Камрет. Оно было ближе к центру, и чуть больше. Рин сдвинул мусор в сторону, вынул из ножен меч, отданный ему Тиром, и выдолбил в полу ямку, которую тут же заровнял пылью, отметив оторванной от скамьи планкой.
Затем Рин взял все тот же меч Тира и, избегая углов и скрещиваний, начал чертить линии. Он ставил меч возле отмеченного центра и проскребал канавку почти до стены, плавно загибал линию и возвращался к центру. Постепенно на полу заброшенной тюрьмы образовался цветок. Увидев его, Айра, пожалуй, не похвалила бы ровность линий, но еще скорее обругала бы Рина за упрямство и невнимательность — линии должны быть собраны на предмете, находящемся в центре рисунка, а не непонятно где вверху. Конечно, если Рин не собирается отправить в какие-нибудь окраинные земли пролетающую над рисунком птицу, тем более что не бывает птиц с размахом крыльев в десятки локтей.
Закончив с руганью по поводу неправильного или даже глупого выбора цели, Айра тут же потребовала бы, чтобы прежде, чем тренироваться на камнях, Рин непременно отправил по адресу что-то более легкое — ветку, ворох листьев или шишку. Рин, конечно же, не преминул бы заметить, что если то место, куда он собирается позабрасывать камешки, благодаря каким-то чудесам вдруг станет многолюдным, то ветка или ворох листьев, появившиеся из воздуха, только увеличат количество любопытных, и уже шишки там не понадобятся, поскольку для их получения вполне будет достаточно нескольких мелких камней.
Однако Айра обязательно спросила бы, к какой из звезд привязал свой рисунок Рин, потому как точкой опоры для перемещения из одного мира в другой должна быть точка на небосводе, так как любая звезда есть олицетворение всех окраинных земель, окружающих земли Заповедные.
На этом месте Рин должен был бы почесать затылок и развести недоуменно руками, но Айра бы и тут не угомонилась. Наконец, и это было бы самым бесславным завершением очередной попытки обучения Рина самостоятельному перемещению из одного мира в другой, она бы безапелляционно заметила, что такой громадный рисунок не наполнит силой даже целая дружина изощренных магов, а следовательно, сила Рина рассеется и на пролетающую птичку подействует настолько крохотная ее часть, что она не отправит в окраинные земли даже ее перышка.
Рин, конечно же, возмутился бы и с немалой ехидцей заметил, что сама Айра не только не рисует никаких цветочков, но даже не шепчет никаких заклинаний. А между тем с той или иной степенью легкости перемещается из одних окраинных земель в другие, да не одна, а с целым отрядом. Потому как если Рин тянет на рослого и крепкого воина, так Орлик тянет на троих, то есть на отдельный полноценный дозор, а уж если учесть тот запас провианта, что он тащит всякий раз с собой…
Вспомнив Орлика, Олфейн невольно улыбнулся, хотя, завершая последний лепесток, вновь вспотел, а когда очищал бороздки от пыли, еще и вымазался в грязи. Но вода пока имелась. Рин снова вымыл руки и снова постарался очистить голову и сердце.
Теперь предстояла самая неприятная и самая важная часть работы. Сверху по-прежнему тянуло ветерком, но запах тлена пересиливал все, и именно тленом теперь предстояло заняться Рину Олфейну, нефу, охотнику на нечисть, магу-самоучке, которого угораздило попасть в глубокую яму, глубже которой он даже не мог себе представить.
Рин закрыл глаза. Все-таки учиться у Айры не получалось. Не то чтобы она неохотно делилась знаниями или отказывала в совете, нет. Но попытки разобраться с тем, что она умела, наталкивали Рина на необходимость прислушаться к ее голосу и смотреть ей в глаза. И Олфейн всякий раз боялся увидеть в ее глазах обиду на то, что он не был достаточно настойчив, чтобы примирить ее с ее бедой, не попытался добрым словом и прикосновением размягчить если не ее тело, то хотя бы сердце. И все-таки он заглядывал в глаза сайдской колдуньи и всякий раз сталкивался с худшим, нежели с обидой, — с болью, которая никогда не была связана именно с ним, а просто туманом стояла в ее глазах. Туманом, который мешал ей увидеть и Рина, и Орлика, боготворящего «ледяную» старшую, а порой и ту нечисть, охотиться на которую они отправлялись неразлучной троицей.
Так что все чаще и чаще Рин отправлялся к зоркому старику, чтобы угостить его вином и поговорить с ним о чем-то важном, да и научиться магии, крохи которой старик то отцеживал по одной, то высыпал на ладони Рина целой пригоршней.
— Магия подобна книгам, — повторял он раз за разом, и Олфейн уже не пытался поправить старика, говоря, что есть книги о магии, а есть книги о разной ерунде. — Магия подобна книгам, — говорил старик. — И учиться магии нужно так же, как учатся чтению. Сначала нужно выучить знаки, которыми написаны книги. Какими бы эти знаки ни были. Руны, буквы, линии, завитушки, рисунки, точки — все годится. Но дальше я бы остерег тебя от заучивания первых попавшихся под руку свитков. Нет, парень, некоторые поступают именно так, и они даже добиваются кое-чего, но такой путь подобен изготовлению золотых побрякушек. Зайди на большом рынке в ряды ювелиров! Посмотри, у одного мастера лежит перстенек и у другого. Брось их на чашки весов — ни один не перевесит другой, расплавь их в тигле да вылей в форму — получишь два одинаковых кирпичика. Но один стоит в десять, сто раз дороже другого. Почему? Посмотри, и все поймешь. Дешевый или отливается в форме, как сотни его собратьев, или лепится по лекалам. А тот, что дороже… Он как песня. Кто-то поет, а кто-то мастерит чудесные вещи, строит удивительные дворцы, колдует! Нет, я вовсе не против того, чтобы ты заучил какие-нибудь забавные или полезные заклинания, но сразу после заучивания ты должен разобрать их на буковки, на крючочки. Разобрать и снова собрать. Изменить, еще раз изменить, попробовать так и этак, перевернуть с ног на голову и снова попробовать, посмотреть, что за что цепляется, как и на что влияет! Демон тебя раздери, парень, разве есть что-нибудь интереснее узнавания и постижения? Ну разве только узнавание и постижение какой-нибудь юной красавицы, но так и это магия! Или нет? Слушай, может быть, я уже и забыл все?..
Да, так оно и было. Ох, и натворил же Рин дел, переиначивая те заклинания, что выуживал из старых свитков или вымучивал у Айры! Пока прикупили домик на окраине, четыре раза пришлось гостиницу менять, один раз так вообще чуть не спалил ее Олфейн вместе с постояльцами и хозяином.
Айра сначала ругалась с молодым напарником, а потом сняла гостиницу у заросшего бурьяном пустыря и выгоняла Рина упражняться с магией туда. Через год пустырь покрылся пеплом, забыв не только о сорняках, но и о любой траве, а потом чего только на нем не выросло. Орлик все ждал, что мертвецы из могил полезут. Кладбище там, как оказалось, какое-то было. Уже ни камней, ни ритуальных колод не осталось, а все никто не решался построиться на древних костях. Рину они тогда не помешали. Или наоборот, помогли прочувствовать иную сторону магии?..
Олфейн вздохнул. В его подземелье по-прежнему было темно, но он чувствовал, что там, наверху, пока еще черное небо начало светлеть. Времени оставалось все меньше.
Он поднялся, взял корзину и пошел к самой дальней келье. Мертвец, который лежал в ней, уже высох так, что нельзя было определить ни его возраст, ни племя. Глубоко вдохнув, Рин наклонился, поднял странно легкие руки, которые выскочили из рукавов полуистлевшей рубахи. Положил в корзину голову. Аккуратно сложил пополам и засунул туда же остальное, затем вернулся к центру рисунка, куда предусмотрительно притащил скамью.
Больше сегодня прием пищи Рину не грозил. Пришептывая песню о погребении и посмертной милости, обращаясь к Единому и богам Врат посмертия и суда, он аккуратно освободил полуистлевшее тело от одежды и положил его так, чтобы живот был в центре рисунка, руки и голова раскинулись на три соседних лепестка, а ноги — на два противоположных. Встряхнул и подергал рубаху, отбросил ее в сторону — она расползалась в руках на части, — а порты оставил, связав две штанины вместе.
От рук невыносимо пахло тленом, но Рин встал и пошел за следующим трупом. Закончил он, когда, по его расчетам, диск Аилле показался над Молочными пиками. Собранная из одежды покойников веревка с добавкой собственной рубахи, портов и плаща вышла на шесть десятков локтей с запасом, который пошел на крепкий узел на выгнутой из железных прутов трехрогой кошке. Трупы, которые из-за тленности и худобы едва поднялись над центром рисунка на полтора локтя, образовали руками, ногами и смеющимися головами страшный цветок. Оставшийся в тонких портах и сапогах, свернув кольчугу, Рин надел перевязь, повесил через плечо суму и вымыл лицо и руки.
— Эй! — донеслось сверху. — Ты жив еще, малыш Олфейн? Все в темноте сидишь?
— Пока жив, — бодрым голосом отозвался Рин. — А в темноте глаза отдыхают! Да и давно мечтал выспаться, только не думал, что высплюсь у тебя в гостях, Камрет!
