— Мне не нужно твоего прощения, дурак! — ярость внезапно обожгла меня изнутри, словно стакан водки, хлопнутый с горя. Или мне только казалось, что внезапно, а на самом деле она копилась уже давно, с той минуты, когда этот поганец с невинным выражением лица приложил круглую печать к моему командировочному удостоверению. Я схватила его за гладкие благоухающие щеки и резко повернула к себе: — Это я прощаю тебя! Хотя, видит Бог, таких нельзя прощать! И, извини, я больше всего на свете хотела бы не видеть тебя в этом самолете, в этой поездке, рядом с собой, в радиусе тысячи километров от себя!.. Понимаешь, ты, штампик об уплате членских взносов?
Он молча кивнул.
— Ты не нужен мне, друг интимный и отставной.
Ни в какой ипостаси не нужен. Ты не защита, ты не привязанность, ты не предмет эротических фантазий одинокой женщины, ты даже не повод для выпендриваний перед завистливыми подругами. Ты — классическая обуза! Вроде мужа-пьяницы, у которого привязанность к супруге выражается только в том, что блюет он исключительно в собственной спальне. И мне тебя очень жаль…
— Ты ненавидишь меня, да?
— Я ненавижу себя, идиот! Неужели ты еще глупее, чем я думала?
— Произойдет что-то страшное, Валя?.. — он спросил так, словно я была закаленной в таборных кибитках гадалкой с парализованными ногами и мистическим даром предвидения, а он — заурядным растратчиком, раскупоривающим дрожащими от страха руками последнюю банку черной икры перед неизбежной ревизией.
До меня дошло, наконец, что он просто не слышал моих оскорблений, не понимал моих укоров, не чувствовал моей боли. Вернее, слышал, понимал, чувствовал, но только то, что хоть в какой-то степени могло прояснить ЕГО ближайшее будущее, отвести сгущавшиеся над ЕГО драгоценной головой тучи, отодвинуть надвигавшуюся НА НЕГО беду, которую он предощущал своим острым собачьим инстинктом чиновника…
Этот приятно пахнущий человек в модном костюме продолжал убивать меня. Глядя в его затравленные глаза, я словно падала в бездонную пропасть. Моментами чувствовала, что вот оно, страшное дно, о которое я разобьюсь — и исчезну наконец, перестану страдать, забудусь беспробудным сном честно отмучившейся идиотки… Я собиралась в комок мускулов и нервов, подтягивала колени к подбородку, прятала, как черепаха, голову в плечи и настраивалась на мгновенную смерть, однако предчувствие в который раз обманывало, и я продолжала падать, падать, падать, теряя последние крохи надежды на то, что у этой пропасти отчаяния и тоскливой безнадеги есть дно…
— Да, дорогой, произойдет нечто страшное… — я сделала паузу, глядя, как бледнеет его холеное лицо и заостряются тонкие, почти девичьи черты, как совсем мелко, словно соль, рассыпанная к неминуемой ссоре, дрожит его подбородок, и тихо вздохнула. — Страшнее не придумаешь: мне предстоит терпеть твое общество еще пару дней. Но это уже — в последний раз, счастье мое…
22
Амстердам. Музей восковых фигур
Очередная встреча была назначена в центральном павильоне музея восковых фигур — там, где экспонировалась знаменитая композиция «Карусель смерти».
Юджин, появившийся в музее за две минуты до назначенного времени, с интересом смотрел, как под заунывную мелодию шарманки вращается пестро украшенная и расцвеченная китайскими фонариками балаганная карусель. На разрисованных лошадках с гривами-мочалками сидели в непринужденных позах, словно живые люди, восковые манекены Дженис Джоплин, Джона Кемпбелла, Джимми Хендрикса. Эти кумиры ушли в мир иной исключительно потому, что рамки жизни оказались для них слишком тесными… Юджин поежился.
— Веселое местечко, не правда ли?.. — Мишин, по своему обыкновению, возник за его спиной неслышно, словно материализовавшись в воздухе.
— Я знаю и повеселее, — ответил Юджин не оборачиваясь.
— Арлингтонское кладбище?
— А вы там были?
— Разве я спрашиваю, где были вы?
— Простите… — Юджин направился к следующему павильону.
— У меня есть две новости… — Витяня шел чуть сзади и беззаботно, на манер праздного туриста, вертел головой по сторонам. — Хорошая и плохая. С какой начнем?
— Начнем с виски. Если, конечно, не возражаете.
— А еще говорят, что алкоголизм — национальный недуг русских, — проворчал себе под нос Мишин и двинулся вслед за американцем…
Не торопясь, Юджин проследовал в соседний павильон, где в лучах кроваво-багрового света коварная Шарлотта Корде, склонившись над ванной, вонзала нож в широкую грудь доверчивого Жан-Поля Марата, после чего свернул в уютный бар, казавшийся единственным обитаемым островом в этом мрачном архипелаге призраков и теней.
— Скотч, — сказал Юджин.
— Мне то же самое, — бросил Витяня.
Они уселись за стойку.
— Вы что-то не в настроении сегодня, — пробормотал Мишин, не отрываясь от своего стакана.
— Заметно?
— Какие-то неприятности?
— Босс жевал мне ухо по телефону, — сказал Юджин и знаком повторил заказ.
— У нас в таких случаях говорят «трахнул в задницу».
— У нас тоже, но только близким людям.
— Вы не упускаете случая продемонстрировать мне свою нелояльность.
— Лояльность демонстрируют в кабинете начальника и при знакомстве с женщиной. Вы ни тот, ни другая.
— Чем недоволен ваш босс?
— Он полагает, что деньги американского налогоплательщика, на которые я уже вторую неделю наливаюсь виски в Амстердаме, можно было бы потратить с большим толком.
— Все янки очень нетерпеливы. Торопливость, как сказал ваш великий соотечественник О’Генри, полезна только при ловле блох.
— В Штатах нет блох. В отличие от России мы разводим кукурузу.
— Ладно, раз вы не в духе, начну с хорошей новости, — вздохнул Мишин. — Итак…
— …Андропов повесился, перестреляв перед этим всех членов Политбюро?
— Два часа назад Валентина прилетела из Барселоны. Сейчас она, наверное, распаковывает чемоданы в «Холидей Инн». В двадцать два — должна позвонить…
Какое-то время Юджин пристально смотрел на Мишина. Потом залпом допил второй скотч и тихо сказал:
— Если ваша плохая новость, Мишин, является хоть с какого-то боку продолжением хорошей, я забью этот стакан в вашу глотку.
— Перестаньте мне угрожать, Юджин, иначе у меня выпадет от страха прямая кишка, и я не смогу порадоваться вместе с вами.
— Почему из Барселоны?
— А какая разница?
— Она прилетела одна?
— Очевидно, вы с ней хорошо там поработали, в Буэнос-Айресе…
— Что вы имеете в виду?
