– Это Голда Меир, бывший израильский премьер-министр. Ты что, Голду не знаешь?
– Слышал… имя.
– У вас тут не только солнца нет. Вообще – темнота!
Вошла Верочка, левое ее запястье было исцарапано в кровь.
– Что с тобой? – зевнул Ларчиков.
– Кот с улицы забежал. Я проветривала, дверь открыла. И он… это… шмыг. Весь облезлый, наглый! Еле поймала за шкирку. И вот – производственная травма. Можно домой, а?
– Какой домой? Начало рабочего дня. Запиши номер и соедини меня. Это клуб один, спросишь арт- директора. И возьми там йод в аптечке.
– Кстати, о клубе. Ты звонил в «Метелицу» насчет презентации? – спросил Фрусман, наливая из термоса.
– В «Метле» отказ, у них все на месяц вперед забито. Сейчас Верка с другим заведением соединит.
– С каким?
– С пафосным. О чем ты и грезил в ночи.
Переговорив с арт-директором, Ларчиков обрисовал ситуацию компаньону. В зале со сценой четыреста посадочных мест. Просят по восемьдесят долларов с носа.
– За вход?
– Да нет. За место на банкете. Сколько мы людей собираемся пригласить?
– Пока не знаю. – Фрусман задумчиво и с недоверием глядел на Вадима. – А точно по восемьдесят долларов?
– Блин, хочешь, сам позвони!
– Нет, я просто… А что там будет: черная икра, фуа-гра, французский коньяк?
– Сомневаюсь. Кухня простая, русская. Но ты же требуешь пафосный клуб – там все дорого.
– Ну да. А что с артистами? Мы можем своих привезти? Как Лариска предлагала.
– Можем. Хотя клуб заинтересован собственные программы и собственных артистов продавать.
– Мало ли в чем они заинтересованы!
Разговоры о презентации свернули, потому что пришел клиент. Верочка, наморщив лобик, похожий на раздолбанную взлетную площадку, шепнула в дверную щель:
– Приятный. Солидный. Седой.
– Впускай.
Это был старичок шнурообразного вида. Лоснящийся черный костюм в обтяжку, как у дайвера, только баллонов сзади не хватает. Желтая водолазка под горло. Стал с порога рассказывать, как мальчиком присутствовал на похоронах Федора Шаляпина на монастырском кладбище Пер-Лашез, как гроб великого певца везли на белой лошади с продольной подпалиной на боку, которую, по слухам, сам Федор Иванович факелом и начертал в пьяном кураже…
– Вы еврей? – вдруг перебил оратора Лева.
Уши старичка колоритно передернулись.
– По отцу – да. А почему вы спросили?
– Да так – родная кровь… Так что с Шаляпиным? Только не говорите, что это вы виноваты в его смерти. У нас паломническое общество, а не Петровка, 38. Что вы вообще хотите?
Посетитель кашлянул в горло водолазки:
– Я за свою долгую жизнь видел не только Шаляпина, множество знаменитых людей… Короче, я прошу скидку на вашу «карту». Даю не четыреста, а двести.
Фрусмана перекосило, как тогда, при виде дедульки-попрошайки, мечтающего о новом протезе.
– У нас это не принято. При всем уважении. Одному сделаешь скидку, потом целая рота прискачет.
– Значит, вы отказываете?
– Отказываю.
– Честь имею, – мрачно вымолвил шнурообразный и, по-белогвардейски кивнув, юркнул в щель.
– Еще один чокнутый, – пробормотал Лева. – Хорошенькие паломнички прут. Старуха нацистка, греховодник Папардю. Весело. Театр абсурда просто.
В паузе он напряженно и задумчиво смотрел на портрет Голды Меир: прическа-одуванчик, черные лычки бровей. Заглянула Вера.
– Лев Мордэхаевич, еще шесть клиентов на Иерусалим. Впускать? Да, и этот, в костюме и желтой водолазке, никак не уходит. Чего делать? Может, милицию вызвать?
– А он что, буянит?
– Да нет, пока тихо сидит.
– Наверное, одумался. Хочет купить «карту» по полной стоимости. Пусть ждет.
Дверь закрылась.
– Блин, а заработала реклама! – восхищенно проговорил Ларчиков. – И это только в одной газете!
– Круто, да.
Тут за дверью послышался какой-то шум. Он нарастал: икорный дождик оформлялся в затяжной ливень. Фрусман, поеживаясь, выскочил из кабинета. За ним Ларчиков. Перед горсткой будущих паломников, взобравшись на стул, вещал «хоронивший Шаляпина»:
– Вы думаете, Христос действительно мог ходить по воде? Ложь. Наглая ложь! Там, на Галилейском озере, где якобы свершилось чудо, есть отмели. Воды по щиколотку. Вы помните фильм «Бриллиантовая рука», когда Миронов идет за мальчиком по глади озера? Точно такое же «чудо». Точно такое же!..
Да что чудеса! Врут о том, когда родился Христос. Ведь даже на основании евангельских повествований приходится сделать вывод, что младенец родился за четыре года до новой эры. Однако, если мы обратимся к еврейскому Талмуду, окажется, что время жизни Христа – середина II века до нашей эры! Это заставляет еще больше усомниться в исторической достоверности образа, запечатленного в евангелиях. Кроме того, сравнительный анализ еврейских и христианских источников того периода выявляет целый ряд существенных расхождений…
Народ гудел, переругивался, но чем дальше, тем больше прислушивался к богохульским речам шнурообразного. Надо было срочно выправлять ситуацию (и спасать ускользающие бабки клиентов!), однако Ларчиков пребывал в некоем гипнотическом ступоре (возможно, старичок обладал теми же способностями, что и колдун Папардю). И тут во всей красе показал себя Лев Мордэхаевич Фрусман.
– Не трожь Христа, жидовская морда! – заорал он. – Штайнзальца цитируешь? Иудейские бредни пропагандируешь?!
На глазах у растревоженной публики между Левой и шнурообразным завязался высокий теологический спор. Но неожиданно старичок ударил ниже пояса: заговорил о своих сомнениях в беспорочном зачатии Иисуса. И как же грамотно, гад, заговорил! Мол, на фоне кризиса язычества идеи христианства, обернутые в знакомую мифологическую оболочку, были обречены на успех. Потому и вбросили мыслишку: понесла Дева Мария от Бога. Язычникам это было понятно и близко, ведь вседержитель Зевс, к примеру, не раз овладевал земными женщинами, то явившись к ним золотым дождем, то в облике лебедя или быка. А потом и дети рождались – либо герои, либо чудовища.
– У меня, кстати, тоже были сомнения насчет непорочного, – подал голос мужик в летней ветровке. – И как это она, Мария, с чего понесла? Ну с какого хрена, простите великодушно?
Фрусман проигрывал вчистую. Лицо его полыхало – хоть пожарных вызывай. Неожиданно очнулся Ларчиков (видимо, сама рука Божья остановила эти гипнотические качели):
– Ну же, Лева! Где твои козыри? Народ сейчас в синагогу ломанется!
– Да он же, мерзавец, Штайнзальца цитирует слово в слово, – зашипел Фрусман. – Куда мне против патриарха еврейской мысли?
– Что же делать? Я в этих христианских легендах ни бум-бум.
– Не знаю, что делать. Морду бы ему набить – да не поймут. Будем ждать.
– А крест? – Воодушевленный молчанием главного оппонента, еще громче заголосил старик. – Крест – это же позор!
– А что? А что крест? Почему? – забубнили вокруг.
– Римляне казнили на кресте рабов и людей низших сословий. Это была позорная казнь. Чего же мы гордимся крестом, отчего возвеличиваем его? И кстати, у ранних христиан крест вовсе не являлся символом
