артисты будут наши. Так им и заяви. Вот Казанцева пусть своими дружками-певцами и занимается. Пусть процент отрабатывает, сутенерша старая!
Доели пиццу. Кусочки остывшего плавленого сыра прилипли к тарелкам, как свечной воск. Разлили вино. Чокнулись, и Ларчиков на секунду зажмурился: впереди, на растянутой резинке горизонта, балансировал его давний приятель Фигаро, ловкий слуга графа Альмавивы. Изо рта неуемного шалопая извергались золотые монеты, будто блевотина, прости господи… Без тоста выпили. Дашенька толкнула Вадима в бок: мол, спроси Леву, поможет он нам когда-нибудь уехать насовсем в Израиль? (Засекла, что ли, Фигаро на горизонте – с его неопределенным «тут-там»?) Ларчиков спросил.
– Думать надо. Не все так просто, – с чиновничьей миной ответил Фрусман. – Думать… А что вы туда намылились? Я же говорил – дерьмо страна. И жить там не каждому под силу. Запреты несусветные, традиции, обычаи, проблемы. Вот, к примеру, проблема пятого бокала.
Верочка как раз допивала остатки красненького, ее рука дрогнула.
– Это четвертый, – заметила она, совершенно пьяная.
– Не то, не то. Древняя аггада гласит, что пророк Элияху…
– Кто-кто? – Дашка вся превратилась в слух.
– Илья-пророк, по-вашему. Так вот, Элияху посещает людей в ночь седера… ну, это праздничная трапеза в вечер наступления Песаха. Законники еврейские когда-то спорили, сколько бокалов вина пить в ночь седера: четыре или пять? И один из мудрецов предложил, чтобы пятый бокал оставался полным на столе до прихода пророка Элияху, который решит все проблемы, в том числе и проблему пятого бокала. Вот мы и сидим в седер, как идиоты, на голодном пайке. Ждем этого Элияху!
– А проблему утреннего похмелья пророк не может решить? – усмехнулся Ларчиков. – Очень страдаю.
– Уймись, антисемит, – в полудреме пробормотала Верочка.
– Ну и что, разве это сложности, проблемы? – вдруг разволновалась лисичка. – А у нас в России что? Вот еще Карамзин говорил, к примеру, о невероятной жестокости древних славян…
– Ну-ка, ну-ка! – оживился Лева.
И Дашенька, подув на сливовые ручки, процитировала:
– «…всякая мать имела у них право умертвить новорожденную дочь, когда семейство было уже слишком многочисленно…» – сглотнула, торопливо продолжила: – И еще: «Сему обыкновению не уступало в жестокости другое: право детей умерщвлять родителей, обремененных старостию и болезнями, тягостных для семейства и бесполезных согражданам». Вот.
Пауза затянулась. Растроганный Фрусман наконец поднял свой «пятый бокал»:
– Будем считать, что я пророк Элияху, и я обещаю решить эту вашу проблему с отъездом. И пятый бокал разрешаю всем выпить. Ну, вздрогнули!
Выпили, и Фрусман, в благодушнейшем настроении, вынес-таки на суд общественности свою сионистскую одиссею.
Глава 21
Первое жилище на Земле обетованной Лева снял в Ришон-ле-Ционе, городишке неподалеку от Тель-Авива. Возле крутых богатых вилл ютились бетонные пристройки, как раз для сдачи олимам – новым репатриантам. В этих домишках, махсанах (по-русски – сарай), отсутствовал фундамент, отчего зимой было холодно, а летом стояла несусветная жара. На мазгане, кондиционере, хозяева, конечно, сэкономили.
Две маленькие комнаты, душик с электрическим бойлером, кухонька-крохотуля, она же прихожая. И за все это убожество – триста пятьдесят долларов в месяц. Плюс плата за электричество, газ, воду, телефон, земельный налог – арнона…
Это было время сплошной «романтики»! Из-за отсутствия фундамента в махсанчик постоянно лезла всякая тропическая тварь: муравьи, жуки, тараканы. Однажды квартиросъемщик проснулся ночью, почувствовав на лбу легкое шевеление. Вскочил, зажег свет – на пол шлепнулся зверь сантиметров десять в длину, с сотней ног и раздвоенным хвостом, как у скорпиона. С воинственным кличем Лева опустил тапочку на плоскую спину твари и встал на нее всем своим девяностокилограммовым весом. Попрыгал для верности. Соскочил. Поднял обувку – зверюга шмыгнула в темень как ни в чем не бывало.
Слава богу, дела в «махон бриюте», который они открыли с компаньоном Моше Райзманом, шли неплохо. Шесть девочек, креатура Фрусмана, пахали на износ, обслуживая в основном иностранных рабочих. Одна беда – из Ришон-ле-Циона Леве было трудно добираться до южного Тель-Авива, где располагалась контора. В часы пик вообще стояли в пробках по нескольку часов. Срывались важные встречи, серьезные переговоры.
Через год после приезда Фрусману полагалась так называемая «сохнутовская ссуда», восемь тысяч шекелей, или, по тогдашнему курсу, около двух тысяч долларов. Получив ее, Лева решил перебраться поближе к месту работы. На улице Алия, где он снял квартирку, на каждом углу висел красный фонарь. Лева даже стишки сочинил на эту тему: «Моше красит красным цветом фонари на Алия. Просыпается с рассветом вся еврейская земля». Смешно! Родной «махон бриют» находился через дорогу напротив. В банном халате на голое тело Лева часто навещал по утрам своих пассий.
Квартирка, правда, была тоже не ахти. В доме, который построили лет пятьдесят назад и который по большому счету нужно было давно сносить. Все те же две комнаты и кухонька-крохотуля. Покосившиеся двери, текущие краны, с потолков сыплется штукатурка. Но – Тель-Авив. И потому выкладывай, Лева, пятьсот баксов чистыми. А еще электричество, газ – далее по списку…
В тот год Фрусман познакомился с Борисом Вальским, ювелиром со знаменитой Бриллиантовой биржи, которая находится недалеко от Тель-Авива. Был ВИП-заказ в центр города – две девочки на всю ночь. За такими суммами (а платили по штуке баксов за каждую) компаньоны ездили лично. Моше гулял на свадьбе двоюродной сестры, поэтому в путь отправился Лева. Как принято писать в газетных статейках, «эта встреча круто изменила его жизнь».
В квартире, похожей на огромное бомбоубежище, гуляла компания русских. Получив деньги, Фрусман хотел было улизнуть, но щупленький хозяин апартаментов, одетый в цветастый экзотический сарафан (так наряжались и нынешние соседи Левы – гастарбайтеры из Заира и Нигерии), остановил его прямым вопросом:
– Коллега, вы водку пьете? А то здесь одни винохлебы собрались.
Лева улыбнулся:
– Только не местную.
– «Абсолют».
– Подойдет.
Оказалось, ко всему прочему, что они земляки. Борис всю свою доизраильскую жизнь прокантовался в Орске, ну а Лева там, как известно, закончил среднюю школу. Когда он рассказал Вальскому историю про дерьмо и старушку-божий одуванчик, слетевшую с унитаза, присутствующие в ужасе заголосили, будто рядом, в десяти шагах, подорвал себя какой-нибудь шахид. А это был всего лишь борисо-левушкин хохот, только хохот…
С тех пор они стали дружить, несмотря на сокрушительную разницу в социальных статусах: Борис Вальский был «придворным» ювелиром знаменитой Бриллиантовой биржи, имел там свой маленький кабинетик и получал в месяц по шесть – восемь тысяч долларов, а Лева – ну, тут все ясно…
Если кто думает, что устроиться мастером-за-крепщиком на эту биржу очень просто, пусть примерит перед зеркалом клоунскую кепку, как у Олега Попова, пусть посмеется над собой. Бриллиантовая биржа, единственная в мире, – это государство в государстве, со своими законами и своей валютой – американским долларом. Чтобы получить возможность торговать и покупать на ней, нужно предоставить двенадцать гарантов, членов существующего при бирже товарищества. В торговом зале – уникальный в современной практике случай – сделки совершаются в основном по телефону, без всяких письменных договоров. Как раньше на Руси – под честное купеческое слово. И вот работать в этой влиятельнейшей структуре выпало счастье Боре Вальскому, обыкновенному орскому ювелиру, каких на Землю обетованную слетелось несносное количество (спасибо дяде Арону и в особенности дочке его Розанне за протекцию!).
Когда их дружба окрепла (сколько было выпито водки вместе, сколько баб на пару перемято!), Боря посвятил Леву в тайны ремесла. Ну, точнее, в свои левые дела на бирже, а чуть позже даже взял его в бизнес. Да-да, ювелир Боря Вальский приворовывал. Но – очень изысканно.
