было невозможно.
Покупки обмывали в «Ростиксе» – тоже, конечно, особый шик. За пивом подвели итоги недели. Такого взрыва, естественно, никто не ожидал. Юрий Андреевич Папардю, за которого они чокнулись пластмассовой тарой, стоил, по мнению Левы, как «камень чистой воды», десятикаратный алмаз высшего качества – миллион долларов. На вопросик Даши, с подколкой, забит ли уже старый офисный сейф подобными суммами, Фрусман не ответил, загадочно улыбнулся, будто шаолиньский монах.
Далее стали обсуждать намеченную презентацию «карты паломника». Ее идейный вдохновитель Фрусман, выслушав отчет Вадима – мол, все готово, арт-директор клуба ждет бабло, Казанцева договорилась с коллегами-артистами, – вдруг заявил: презентации не будет.
– Вот те раз, почему? – возмутился Ларчиков, неаккуратно сдув пену со стакана.
– Ну, посуди сам, зачем нам лишние расходы при таком количестве клиентов?
– Ты же пафоса хотел напустить, прессу зарядить. Общественный, так сказать, резонанс.
– Вадик, я тебя умиляю! Деньги текут рекой, какой к черту резонанс? Если бы я сначала встретил Папардю, я бы с этой Казанцевой вообще связываться не стал. По крайней мере, по паломникам. – Фрусман многозначительно посмотрел на Дашу. Та покраснела.
– За что мы тогда платим Казанцевой процент? – хмельно прокричала Верочка. – Кто она такая? Дрянная певица, голоса – ноль целых пять десятых. А что поет? Вот эта песня ее, хит, «На покой»… – Секретарша пародийно затянула: – «И на этом пути не сойдемся мы боле с тобой. Я тебя отпускаю на волю, лети, мой миленок…» «Боле»! «На волю»!.. Тьфу!
– Ну, выступила, – пробормотала под нос лисичка.
– А что? Да я в тыщу раз ее лучше пою!
– В миллион.
– А чего ты ко мне придираешься постоянно?! – Верочка агрессивно хрустнула пивным кубком.
– Брейк, брейк, – остановил девушек Лева. – Между прочим, устами младенца глаголет истина. Выводить надо Казанцеву из нашего дружного коллектива. Может, не сразу, не резко. А пока перестать информировать ее о наших доходах или говорить, что дела, мол, идут все хуже и хуже.
– А потом? – спросила Даша.
– А потом подсунуть ей в сумочку браунинг. И сдать ментам! – Лева хохотнул, допил слоновьими глотками пиво.
– Какой браунинг? – насторожился Ларчиков.
– Потом поговорим. Вообще столы офисные надо на ключ закрывать… Кстати, хотите расскажу, как Казанцева раскрутилась? Сама мне по пьяни тут сболтнула. – Закинул ногу на ногу, начал декламировать – со своей фирменной мелодраматической интонацией…
Как только «мамка» Казанцева удалилась от дел и выскочила замуж за богатенького азербайджанца, она тотчас стала думать об артистической карьере. Не о певческой – поначалу Лариса Алексеевна примеряла на себе, образно выражаясь, «платье Офелии», из Шекспира.
Муж Гейдар был накоротке с одним театральным режиссером, Эдгаром Петровичем Шпилько, и как-то, ужиная с ним в «Метрополе», он ненавязчиво порекомендовал мэтру Ларису на главную роль в новом спектакле. Естественно, не за здорово живешь. Полная спонсорская поддержка: оплата всех расходов, гонорары, премии и так далее.
– А что вы заканчивали? – полюбопытствовал мэтр у Ларисы.
– Я… – замялась Казанцева. – Я в областном театре играла, а еще раньше в драмкружке – Офелию.
И вправду играла. Это был такой экспериментальный «Гамлет». В джинсах, с гитарами. Она там и песню собственного сочинения исполняла, называлась смешно: «Зачем мне эта девственность сдалась?» Спектакль, впрочем, прикрыли сразу после премьеры. Так что и Лариса Алексеевна, можно сказать, пострадала в глухие советские времена за свободу самовыражения.
Но актрисы из нее не вышло. На первом же просмотре, когда Казанцева с необычайным воодушевлением читала монолог Катарины из «Укрощения строптивой»: «Позор лишь мне. Заставили насильно и против воли сердца дать согласье заносчивому, грубому нахалу…» – Шпилько вдруг упал прямо на сцене с обширным инфарктом. Возможно, он воспринял эту шекспировскую фразу как пощечину лично ему, режиссеру, которого можно купить с потрохами? Кто знает. Спасти мэтра не удалось, а ведь деньги, гад, от Гейдара уже взял! И самое интересное – успел потратить на собственные нужды.
Теперь-то Лариса Алексеевна понимает, что драматического таланта у нее на медный грош – все больше надрыва, душевной волнообразной боли, которая периодически требует выхода. Все это понятно, все это обусловлено ее трудной женской судьбой. Но тогда, в день, когда умер Эдгар Петрович Шпилько, муж и слышать не хотел о каком-либо продолжении ее артистической карьеры. Шутка ли – сорок тысяч долларов безо всякой пользы угрохать! Да на них можно новую бээмвуху купить, «ауди» последней модели!
Однако вскоре сердце «заносчивого, грубого нахала» оттаяло. Разгульным вечером, после баньки, Казанцева спела мужу «Землячку» – свою невеселую, но очень чистую песню. Выпили, поплакали. И стали примерять на Ларисе Алексеевне «платье Пугачевой».
В первый альбом вошли две вещи самой Казанцевой – «Землячка» и «На покой». Остальные пришлось покупать у кого придется. Конечно, все было в новинку, не хватало опыта, поэтому композиторы, сволочи, впаривали за бешеные деньги то, что никто из более-менее известных исполнителей брать не хотел. Сейчас Казанцева ни за что бы, к примеру, не отдала пять штук баксов за «Поползновение» – серенький медляк, рассчитанный на кобелирующих по весне пенсионеров. Чего только эта строчка стоит: «Я терлась грудью о закрытое пространство, искала чувствам сексуальным постоянства». Боже мой, боже мой!..
Короче, когда после записи альбома в студии на Беговой подбили предварительный баланс, Гейдар застонал и стал качаться на стуле. Две бээмвухи, три «ауди»… Но «коготок увяз, всей птичке пропасть», как говорится. Отступать было некуда, и сломя голову семейный дуэт бросился покорять музыкальный олимп.
Кто-то посоветовал начать с радио. У Казанцевой еще не было ни администратора, ни директора. Все приходилось делать самой. Ранним утром она поехала в Останкино, на популярную радиостанцию «Европа- плюс». Стояли крещенские морозы, выходя из теплой машины, Казанцева подняла воротник норки – только хвостик с заколкой-змейкой торчал. Так бы и просвистела мимо охраны замаскированная, но ее строго окликнули:
– Девушка, остановитесь!
Блин, в натуре екнуло сердце, будто в юности, когда вот так же пытались незамеченными прошмыгнуть в какой-нибудь «Националь». Адреналин в кровь. Приятно засосало внизу живота. Втемяшилось в голову так же поиграть, как в старые добрые времена.
– Ну, ты чего, миленький? – обласкала она взглядом курносого сержанта. – Не узнаешь, что ли?
Ментяра поначалу даже смутился, потерял, так сказать, ориентацию, но быстро очухался.
– Пропуск предъявите, – хмуро сказал он. – Куда вы несетесь?
Чтобы заказать пропуск, надо было дозвониться по служебному телефону на радиостанцию. Музыкальный редактор долго сопротивлялся, и Казанцевой пришлось употребить все свои прежние, путанские навыки.
– Ну, миленький, – томным голосом шептала она в трубку. – Ты же не знаешь, какая я, а уже отказываешь. Мне и нужно-то всего пять минуточек. Я умею делать все быстро-быстро.
– Что делать? – изумился редактор.
– Спеть вживую хочу, – не растерялась Лариса.
– Вживую не надо. Нарезка у вас есть?
– Что?
– Запись на носителе с собой? Компакт или кассета?
– Ах, кассеточка… Кассеточка с собой, касатик!
Прослушав «Землячку», редактор покряхтел в кулачок.
– Песня ничего, душевная, – заметил он. – Это правда ваша?
– Моя, касатик!
– Не называйте меня… так. Я Алексей. А вас как?
