В обществе Конфуция как бы сами собой рассеивались низкие мысли и чувства. Во дворце вдруг заговорили о древних нравах, о ритуале и человечности, о пагубности легкомысленных развлечений… Иностранные гости дивились переменам при луском дворе и дружно называли Дин-гуна наследником славных деяний отцов Чжоу. От них только и слышно было: какие у лусцев строгие и приятные манеры! Какие изысканные, но скромные церемонии! Какая возвышенная, целомудренная музыка!.. Чужеземные послы с любопытством оглядывали чуть сутулого гиганта, подобно могучей скале возвышавшегося на аудиенциях в пестрой толпе придворных. Так это и есть тот самый Учитель Кун, надежда царства, который вознамерился возродить порядки, завещанные самим Чжоу-гуном? Молва о мудреце из Лу уже облетела все Срединные земли…
Но не только эрудицией и возвышенным обликом покорил Учитель Кун своих коллег при дворе. При своем не столь уж высоком чине – он был одним из низших дафу, или, другими словами, кем-то вроде «последнего среди первых» – Конфуций успел завоевать совершенно исключительный авторитет и в столице, и во всем царстве. Кто еще мог похвастать таким количеством талантливых и образованных учеников, да к тому же и беззаветно преданных учителю? В большинстве своем они были, несомненно, родом из влиятельных семейств, и их искреннее преклонение перед учителем не могло не влиять и на положение Конфуция при дворе. Похоже, что властители царства даже побаивались его и предпочитали держаться от него подальше. Во всяком случае, предание не сохранило ни одного разговора Конфуция ни с Дин-гуном, ни с Цзи Хуаньцзы – истинным владыкой луских земель. Зато в «Беседах и суждениях» записано несколько бесед Конфуция с Цзи Канцзы, сыном и наследником Цзи Хуаньцзы, которому предстояло через несколько лет сменить своего отца в роли «главной опоры» луского трона. Как легко догадаться, Цзи Канцзы расспрашивал Учителя Куна об искусстве мудрого правления, а тот отвечал, как сам учил других, – вежливо, но откровенно, даже если его откровенность могла задеть самолюбие спрашивающего. Впрочем, назидательный тон Конфуция в данном случае не покажется неуместным, ведь собеседник годился ему в сыновья. На традиционный вопрос Цзи Канцзы: «В чем секрет доброго правления?» – Учитель Кун ответил, опираясь на смысловое подобие двух слов, близость которых очевидна как в китайском, так и в русском языках: «Управлять – значит исправлять. Если вы сами явите образец исправления, кто посмеет не быть прямым?»
Цзи Канцзы почтительно внимал словам Учителя, не осмеливаясь вступать в спор. Ему хотелось поскорее понять секреты древних мудрецов. А еще он хотел взять себе в помощники кого-нибудь из Конфуциевых учеников и остановил свой выбор на Цзы-Лу – самом старшем и авторитетном в окружении Учителя, а главное, прославившемся своей кристальной честностью.
– Осмелюсь спросить вас, Учитель Кун, – однажды обратился Цзи Канцзы к Конфуцию. – Годится ли для несения службы ваш ученик Цзы-Лу?
– Он человек решительный, справиться со служебными обязанностями ему будет нетрудно, – ответил Конфуций.
Так Цзы-Лу – кажется, первый из учеников Конфуция – оказался на службе, да еще в должности советника могущественнейшего клана Цзи. Наверное, Конфуций мог бы и запретить своему ученику служить семейству, с которым его связывали не самые приятные воспоминания. Но его отношения с Цзи Канцзы выдают в нем человека не только незлобивого, но и на редкость здравомыслящего. Маститый учитель явно желал воспользоваться наметившейся дружбой с молодым аристократом для того, чтобы иметь влияние на политику царского двора. Он знал, что другой возможности сделать это у него, скорее всего, никогда не будет. Но, благословляя Цзы-Лу на службу в царском дворце, он дал ему совет в своем излюбленном ключе:
Ну а Цзы-Лу, узнав о лестном отзыве, который дал ему Учитель, не мог скрыть ликования.
– Правда ли, что мужество более всего украшает благородного мужа? – спросил он Учителя, сияя от радости.
– Благородного мужа более всего украшает верность долгу, – ответил Конфуций. – Благородный муж, наделенный мужеством, но не ведающий долга, учинит смуту. Низкий человек, наделенный мужеством, но не ведающий долга, пустится в разбой.
Другой бы на месте Цзы-Лу поклонился и ушел размышлять о том, что такое долг. Но не таков был Цзы-Лу.
– А если вам случится встать во главе всего царского войска, – продолжал он со свойственной ему напористостью, – кого бы вы взяли себе в помощники?
– Я бы, конечно, не взял с собой того, кто мечтает голыми руками победить тигра или броситься в воду и без сожаления утонуть, – ответил с улыбкой Конфуций, глядя прямо в глаза ученику. Цзы-Лу смущенно замолчал. Он понял учителя. Что ж, теперь он, по крайней мере, знает, чего ему следует больше всего опасаться в самом себе. А уверенность в своих силах, что ни говори, – качество нужное. Ему вспомнились слова, когда-то сказанные о нем учителем: «Если среди нас найдется человек, который, нося на себе ветхий халат в полинявших заплатках, без смущения встанет рядом с вельможей в лисьей иль барсучьей шубе, то им будет, наверное, наш Цзы-Лу». С тех пор Цзы-Лу любил повторять бесхитростные строчки старинной песни:
Однажды Учитель, услышав их в очередной раз, не удержался от замечания: «Все же в этих словах не вся истина!»
Цзы-Лу уже давно привык к тому, что Учитель то и дело поправляет его, а порой и посмеивается дородушно над его горячностью. Они уже так много лет были вместе, что Учитель Кун порой казался ему не учителем, а просто старшим другом. Но он по-прежнему чтил его как отца, потому что Учитель Кун словно дал ему новую жизнь, когда помог открыть сокровище своего сердца:
Цзы-Лу – единственный из учеников Конфуция, о ком достоверно известно, что в те годы он служил советником семейства Цзи и, кажется, пользовался всеобщим доверием: одного его слова было достаточно, чтобы уладить ссору между повздорившими аристократами. Известно, что по крайней мере еще два ученика Конфуция – Дуаньму Цы и Жань Цю – получили от Цзи Канцзы приглашение на службу, и Конфуций рекомендовал обоих, отметив, что первый «постиг истину», а второй «искусен в делах».
Не без влияния Конфуция в его родном царстве постепенно восстанавливались мир и порядок. Прекратились мятежи, как-то незаметно утихли распри, вожди «трех семейств» снова признали верховенство Дин-гуна. А огромный авторитет Конфуция и его недавняя, но уже прочная дружба с будущим предводителем самого могучего клана в царстве предрекали дальнейшее упрочение власти Дин-гуна и даже, возможно, новый расцвет Лу. Но такое развитие событий как раз и не устраивало старого знакомого Учителя Куна и друга всех политических беженцев из Лу – циского правителя Цзин-гуна. К тому времени престарелый властитель Ци уже без малого пятьдесят лет сидел на троне и знал, что править ему осталось недолго. Состарился и его бессменный советник Янь Ин. А между тем среди его многочисленных потомков не было согласия, во дворце плелись интриги и зрели семена междоусобной розни. К тому же возвысившееся в последнее время дальнее южное царство У вступило в союз с Лу и уже угрожало южным рубежам циских владений. Чтобы быть спокойным за судьбу своего царства, правителю Ци следовало первым делом ослабить своего ближайшего южного соседа Дин-гуна, вновь разжечь в его царстве пожар смуты.
Цзин-гун избрал самый короткий и простой путь к своей цели: он решил попросту устранить Дин-гуна, а заодно – так утверждает предание – и Конфуция. Вскоре подвернулся и удобный случай для этого: весной двенадцатого года правления Дин-гуна (500 г. до н. э.) Ци и Лу заключили между собой мирный договор, а пару месяцев спустя к лускому двору прибыл гонец из Ци и передал Дин-гуну приглашение своего государя приехать в одну из пограничных крепостей в циских землях, подтвердить свою верность новому договору, да и побыть там его гостем. Цзин-гун предлагал встретиться по-родственному, как бы под видом легкой прогулки, без охраны и многочисленной свиты. Польщенный дружеским тоном послания Цзин-гуна, луский правитель тут же собрался чуть ли не в одиночку ехать в гости к своему северному соседу и даже велел заложить скромную прогулочную коляску, которой он любил управлять сам. А Конфуций, узнав о предложении Цзин-гуна, заподозрил неладное. Он слишком хорошо знал этого старого хитреца, чтобы
