главной комнате дома, ученики ушли в боковые пристройки. И тут в дверях появился хозяин постоялого двора.
«Я всегда захожу к именитым гостям, чтобы выразить свое почтение», – сказал он. Конфуций пригласил его войти, и они беседовали до тех пор, пока на улице не сгустились сумерки. Наконец трактирщик вышел во двор и, увидев опечаленных учеников, сказал им: «Отчего вы так грустите? Мир уже давным-давно погряз в невежестве и лжи, но Небу угодно, чтобы учитель ваш стал деревянным языком колокола. Он пробудит Срединную страну!»
А Конфуций молча сидел у себя, вслушиваясь, не раздастся ли на улице топот коня или стук повозки, подъезжающих со стороны луской столицы. Но все было тихо…
Один за другим друзья Конфуция покидали его и возвращались в столицу. Последним повернул назад старый учитель музыки Ши Сян. Взявшись за руки, друзья долго стояли в молчании у ворот пограничной заставы.
– Учитель Кун, вашей вины здесь нет, – чуть слышно сказал музыкант, то ли желая утешить старого друга, то ли втайне надеясь, что этот славный муж передумает и вернется обратно. Может быть, еще не поздно?
– Учитель Сян, что толковать о прошедшем! Лучше я вам спою на прощанье, – отозвался Конфуций и, помолчав, тихо запел глуховатым голосом:
Когда учитель музыки возвратился в Цюйфу, Цзи Хуаньцзы пришел к нему в дом и долго расспрашивал, как Учитель Кун уехал из Лу, что говорил, очень ли был расстроен, скоро ли собирался вернуться. Выслушав рассказ старого музыканта, он сказал: «Учитель Кун обижен на меня за это происшествие». Но приказа вернуть Конфуция он так и не отдал.
Годы странствий
Почему Конфуций решился покинуть родину? Ответ, казалось бы, ясен. Учитель Кун мог мириться с произволом и несправедливостью властей, пока при дворе блюли хотя бы декорум «праведного Пути» (ибо для него знак был реальностью, а украшение не отличалось от сущности), но он не мог и не хотел оправдывать кощунственное в его глазах пренебрежение ритуальными обязанностями государя. Явное нарушение этикета требовало столь же явного разрыва с нарушителем. Спустя полтора столетия Мэн-цзы утверждал, что Конфуций уехал из Лу из-за того, что ему «не преподнесли жертвенное мясо». Наверное, так оно и было. И нетрудно также понять, ради чего Учитель Кун отправился в странствие по Срединной стране. Его, конечно, не покидала надежда на то, что он сможет найти применение своим знаниям и талантам в других царствах. Ведь добился же он блистательных успехов у себя на родине! И все же не странно ли, что далеко уже не молодой человек, всеми уважаемый учитель и государственный муж бросает высокий пост, срывается с насиженного места и бежит неведомо куда, теша себя мечтой прославиться в чужих краях? Нет, в поступке Учителя Куна проглядывают не только обиды и мечты честолюбивого политика. В нем угадывается куда более весомое и серьезное чувство. В нем есть нечто неотвратимое, судьбийное. Только так, обрекая себя на бесприютность в мире, Конфуций мог теперь оповестить мир о подлинной высоте своих устремлений. В целом мире он более не мог иметь установленного места и звания. В своей книге о Конфуции английский исследователь Г. Крил пишет: «Если бы Конфуций остался в Лу, продолжая жить в свое удовольствие на государственное жалованье и прогуливаясь с учениками, он остался бы проповедником; пустившись в свои безнадежные поиски, он стал пророком». Красивое и точное суждение, но будем помнить, что Конфуций был безмолвным пророком и что пророчества его были неотделимы от поступков, диктуемых светским этикетом и даже практической сметкой. Это был пророк в одеждах скромного мирянина.
Тут следует напомнить, что Конфуцию к тому времени уже пошел шестой десяток и, значит, он, по собственному признанию, вступил в ту пору, когда ему открылась «воля Небес». Отъезд Учителя Куна из Лу помогает понять смысл этой загадочной формулы. С точки зрения человека, наделенного хотя бы малой толикой светского благоразумия, то был в высшей степени опрометчивый шаг. В один день оказались перечеркнутыми все славные достижения мудреца на единственном достойном благородного мужа поприще и, что еще страшнее, рухнули и все его надежды на будущее. В конце концов, не так уж был наивен Учитель Кун, чтобы тешить себя мыслью о легком повторении своего успеха! Но дело не в поводах и мотивах. Учитель сделал то, чего
Примечательно, что, покидая Лу, Конфуций явно не искал для себя каких-то особых тягот и испытаний, которые еще больше возвысили бы его в глазах окружающих. Он не намеревается «бежать, куда глаза глядят», демонстрируя оскорбленную честь. В этот критический и даже, как мы чувствуем, судьбоносный момент его жизни, великий учитель, как всегда, не пренебрегает и здравым смыслом. Он направляется в царство Вэй. Путь туда был недальний, и при необходимости Конфуций мог бы быстро возвратиться на родину. При вэйском дворе у Конфуция имелись влиятельные покровители, да и тамошний правитель состоял в близком родстве с царствующим домом Лу и радушно принимал гостей из этого соседнего царства. Примечательно, что ни в тот момент, ни когда-либо позже Конфуций не захотел предложить свои услуги верховному правителю чжоусцев. Возможно, он окончательно потерял веру в чжоуских царей, давно уже втянувшихся в водоворот мелочных и жестоких дворцовых распрей. А может быть, он считал, что обратиться напрямую к Сыну Неба было бы нескромным, и решил сначала воплотить свою мечту о Небесном царстве в каком-нибудь рядовом уделе.
Как бы то ни было, доподлинно известно, что в 497 году до н. э. Конфуций, разочарованный и оскорбленный невниманием государя, отправился искать счастья в столицу царства Вэй. Стояла поздняя весна, в полном разгаре были земледельческие работы, и в воздухе пахло зеленью и сырой землей. Вдоль дороги тянулись вспаханные поля чумизы и проса, на которых трудились крестьяне в широких соломенных шляпах и с деревянными мотыгами в руках. Поля перемежались холмиками могил, канавками и аккуратными рядами тутовых деревьев. Одна за другой мимо проплывали деревни, издали выглядевшие невзрачным скоплением приземистых глинобитных домиков, крытых тростником или соломой. Домики укрывались за высокими земляными валами, и такой же вал, только еще более высокий, опоясывал всю деревню. То и дело слышались скрип крестьянских телег и крики погонщиков, ветер доносил собачий лай и бодрое пение петухов… Хотя Учитель Кун никогда не забывал о собственном достоинстве и даже в дороге не глядел по сторонам, он все же не мог не приметить, что проезжает через цветущий, густо заселенный край, уже давно не знавший войн. «Как многолюдно в этой стране», – сказал он, обращаясь к своему вознице Жань Цю. А тот, как всякий способный ученик, воспользовался случаем, чтобы получить от учителя очередное наставление.
– Когда в стране многолюдно, чем надобно заняться ее правителю?
– Он должен сделать так, чтобы все люди жили в достатке, – ответил Конфуций.
– А что нужно сделать потом?
– Обучить их.
Кажется, к Учителю Куну уже возвращался его всегдашний интерес к государственной деятельности. Его натура, приученная жить непрестанным духовным усилием, явно не выносила расслабляющего безделья. И кто знает, быть может, Конфуций уже представлял себя в роли советника вэйского государя?.. Позднее Цзы-Гун скажет, что у его учителя есть собственный, «совсем особенный» способ узнавания положения дел в разных царствах: учитель может как бы сразу схватывать внутренним взором суть вещей.
Но вот и вэйская столица, город Дицюй, что значит Холм предков; она встретила Конфуция и его спутников пестрой, разноязыкой уличной толпой, оживленными торговыми рядами, богато украшенными домами знатных людей. Всюду кипела жизнь. Здесь сходились торговые пути из разных стран, местные жители были привычны к чужеземцам, а нравы их не отличались строгостью. Царство Вэй, сравнительно небольшое и слабое, окруженное со всех сторон более могучими соседями, предпочитало наживаться не на войнах, а на торговле. Люди здесь, как с удовольствием подметил Конфуций, жили богаче, чем его земляки.
