удержаться в седле. Кажется, подумала она, лошадь понесла.
Еловый лапник больно хлестал по лицу и телу, оставляя жгучие ссадины. Алина уже не помнила, сколько продолжается эта бешеная скачка, она не имела представления, куда ее несет взбесившееся животное, и старалась не думать о том, как она найдет теперь Ивана и Таню. Боль отдавалась уже во всем теле, а не только в тех местах, которые соприкасались с седлом и боками лошади. Руки стали непослушными, дрожали, кажется, Алина в кровь разодрала ладони о поводья. Потом она неожиданно потеряла стремя, когда попыталась в очередной раз спружинить свое тело в седле. Ее сразу стало бросать из стороны в сторону, и пришлось ухватиться за луку седла. Но легче от этого не стало.
Наконец случилось то, что давно уже должно было случиться. Потерявшая опору девушка попыталась увернуться от очередной толстой ветки, которая протянулась горизонтально на уровне ее лица. Удар в плечо был таким сильным, что в глазах Алины все перевернулось, и она почувствовала, что летит. Единственная мысль, которая успела мелькнуть у нее в голове, была мыслью о второй ноге, которая все еще опиралась о стремя. Если она там застрянет, то лошадь потащит девушку по камням, корягам и валунам. И это будет конец! Удар о землю, и мир померк…
Приходить в себя Алина начала от того, что что-то прохладное прижалось к ее лицу, потекло по губам. Это было очень приятно. Девушка шевельнула губами, чтобы поймать эту влагу, и услышала голоса. Они были громовыми и неразборчивыми. Каждый гром отдавался тупой болью в голове, а потом сразу же во всем теле. И еще было трудно дышать, особенно в левом боку.
Зачем они говорят, недовольно думала Алина, это же как гул колоколов, особенно если ты сама находишься внутри такого колокола. Как раз там, где его здоровенный язык бьет в толстые медные стены. Бум! Бум! Бум! Потом она через закрытые веки стала различать свет. Потом с трудом разлепила веки и увидела солнце, а рядом с ним два лица – бородатое, суровое и молодое, румяное. Наверное, еще ни разу не брился. Какая глупость, поморщилась Алина, при чем тут бритье, когда хочется пить и все так болит…
– Жива-ая! – улыбнулось бородатое лицо. – Эк тебя угораздило-то. И откуда же ты, барышня, тут взялась? Одна, верхом, без вещей… Никак покататься взяла у кого лошадь-то?
– Митрич, – послышался в стороне мужской голос, – а ведь в ней пуля! Стрелял кто-то в лошадь. Из нарезного.
«В лошадь, – удивилась Алина, – значит, не в меня. А у меня все болит, будто в меня пули попали…»
– Так, – нахмурилось бородатое лицо, – значит, опять кто-то пошаливать у нас начал. Не иначе браконьерская это пуля. Шальная. Могла ведь и в девку попасть.
– Вот она и понесла, – пояснил снова далекий голос, – от боли взбесилась и понесла.
– Тя как зовут-то? – расплылось в широкой румяной улыбке молодое лицо.
– А…лина, – еле шевеля губами, прошептала девушка. – Где я?
– Знамо где, – засмеялся румяный паренек, – на траве. С лошади ты кувыркнулась, а мы тебя нашли.
Алина понемногу стала приходить в себя. Голова болела сильно, и еще подташнивало. Наверное, ударилась головой, когда падала. Но хуже оказалось то, что у нее была сломана в голени левая нога и, как сказал бородатый Митрич, пара ребер. Мужики оказались из местного лесничества. И еще у них была телега. Мука была страшная – лежать в этой повозке, когда тебя каждую секунду бросает с боку на бок. Страшно больно в боку, и тошнит от этого еще больше. Думать не хотелось, говорить не хотелось, хотелось только, чтобы прекратилась эта ужасная пытка с качанием из стороны в сторону. Грудь стягивала тугая повязка, в ногу впивался самодельный лубок, а в голове продолжали тупо бить в одну точку колокола. Где- то на горизонте сознания мелькнула мысль о Татьяне и странном, но обаятельном полковнике. Алине отчего-то подумалось, что раз нашли ее, то и друзья тоже теперь в безопасности. Потом она, наверное, потеряла сознание или уснула. Но даже в беспамятстве ее качало и бросало из стороны в сторону. И бил, бил в голове толстый медный язык колокола.
Потом стемнело и наступила прохлада. Прохлада и покой, потому что телега больше не мотала и не подскакивала. Алина услышала голоса.
– Где вы ее нашли?
– Да километров двадцать отсюда будет. Каким ее лешим сюда занесло, непонятно.
– А есть там какое-нибудь жилье, в той стороне?
– Какое ж тут жилье, ребятки? Станция только лесного хозяйства, да и та брошена лет пять назад. Мы уж и забыли, когда сами-то там бывали.
– Может, она оттуда ехала?
– Может, и так.
– Лошадь точно пулей ранена?
– Точно, Гришка вон смотрел. Раненая она, вот и взбесилась, понесла. Ну а девка, понятное дело, в седле не удержалась. Вы там смотрите поосторожитесь – не ровен час, на браконьеров наткнетесь.
– Затем и идем, дед. Вы до Алексеевского когда намереваетесь добраться?
– Кабы девку не берегли, так утром уже были бы там. А с ней, то и до вечера.
– Мамаев! – крикнул властный голос. – Пойдешь с лесниками. Берешь их под охрану, девушку сдашь в больницу. И останешься с ней. Я сообщу полковнику. Она наверняка из них. Все! Группа, подъем! За мной бегом…
Сначала Гуров почувствовал, что у лошади стал какой-то неровный бег. Потом понял, что она просто шатается под ним. Сыщик стал осаживать животное поводом, но чувствовал, что оно испугано и нервно вздрагивает боками.
И тут лошадь захрипела, издала какой-то звук, похожий на тихое истошное ржание. Интуитивно Гуров высвободил ноги из стремян. Лошадь стала спотыкаться, как будто передние ноги у нее подкашивались, затем она ткнулась в землю передними коленями и стала заваливаться набок. Гуров неумело соскочил, споткнулся и со всего размаха грохнулся на землю.
Лошадь лежала, вздрагивая боками и тужась поднять голову. Выпуклые глаза бешено вращались, а изо рта шла красная пена.
– Что же с тобой такое, подруга? – с сожалением сказал Гуров вслух. – Всего ничего проскакали…
В глаза сыщику бросилось темное пятно. Кровь. Из-под туши вытекала, смешиваясь с землей и травой, кровь. Сердце у Гурова сжалось. Лошадь было жалко: наверняка в нее попала пуля, а может, и не одна, когда вслед стреляли. И не потому, что теперь не на чем ехать, а потому, что придется ее бросить тут, беспомощную. Ее бы пристрелить, чтобы не мучилась… Хищники ведь живьем раздерут.
Гуров уселся на землю и, морщась, как будто сам испытывал боль, смотрел на умирающее животное. Продолжалось все минут тридцать. Сначала перестали подергиваться ноги, потом и голова не стала подниматься. Потом бока задрожали мелкой дрожью, дыхание животного стало поверхностным и частым. Потом короткий стон – все.
Поднявшись на ноги, сыщик осмотрелся по сторонам. Если идти в город, то направление понятно. Сутки или двое поголодать, и можно дойти, не страшно. А вот девушки как? Алину Гуров потерял из виду почти сразу, а спина Татьяны долго маячила перед ним впереди. «Хотя бы ее найти, – подумал Гуров. – Алина как-то упоминала, что часто ездила верхом, может, и обойдется с ней. Лишь бы не сглупила и не стала нас искать. В положении Алины самое мудрое – двигаться в сторону города или железной дороги, как я и советовал. Значит, надо попытаться поискать следы лошади Татьяны. Эта блондинка совсем не наездница, как бы с ней беды не случилось. Уж Татьяна-то в тайге самостоятельно не выживет».
Гуров пошел вокруг того места, где погиб его конь. Он знал, как ищут следы, – нужно ходить спиралью, чтобы рано или поздно пересечь цепочку следа. Наконец на глаза попался вывернутый подковой кусок дерна. Теперь смотреть рядом и внимательно. Вот еще выбитый из травы небольшой камень, от которого осталась земляная ямка, хорошо заметная в траве. Гуров пошел в том направлении, куда вели еле заметные следы подкованных копыт. Иногда след виднелся очень хорошо, иногда приходилось терять время и кружить вокруг. Опыта следопыта не хватало, но помог опыт грибника. Глаз постепенно настроился на конкретную картинку, на вид следа, и дело пошло быстрее.
Иногда Гуров видел обломанные ветки лиственных деревьев и по не успевшим завять листьям понимал, что сломаны они не так давно. Солнце припекало, от пота щипало многочисленные ссадины, а во рту стало
