Две маски

'унесенные в?трами', что ему 'ажно страшно стало', и онъ, боясь сбиться съ дороги отыскивая насъ, счелъ за лучшее ?хать прямо домой и доложить барын?, которая очень испугалась и разослала тутъ же ночью людей на лошадяхъ во вс? стороны отыскивать меня.

Я нашелъ ее въ большой тревог? и изъ-за меня, и всл?дствіе другаго обстоятельства, о которомъ посп?шила она сообщить мн?, какъ только остались мы съ нею вдвоемъ въ новомъ, избранномъ ею на сей разъ углу ея огромнаго Матв?евскаго дома.

— У меня домовые завелись! говорила Наталья Андреевна, — и душевное смятеніе слышалось сквозь см?хъ, которымъ считала она нужнымъ сопровождать свои слова:- Вообрази, вчера я едва усп?ла разобраться съ дороги и ус?сться въ моей прошлогодней гостиной, — я вся прозябла и гр?лась въ ожиданіи заказанной ванны у только-что зажженнаго камина, — горничная моя, черезъ комнату, раскладывала б?лье мое въ шкафахъ… Я сид?ла противъ самаго зеркала, что на камин?… Подымаю какъ-то глаза… И вдругъ… И вдругъ вижу, оттуда, изъ зеркала, смотрю не я, а глядятъ два глаза, — я только глаза различала, потому что остальное все сливалось въ одинъ какой-то неуловимый контуръ, — глядятъ прямо мн? въ глаза эти два глаза. Я ничего не поняла въ первую минуту: мн? показалось, что отъ усталости у меня двоится подъ в?ками… Я храбро подняла голову еще разъ… Они все тутъ же были, въ зеркал?, и гляд?ли на меня, бл?дные, печальные и св?тящіеся… и все ближе и ближе какъ бы выступали оттуда, будто хот?ли они сжечь меня своимъ невиданнымъ св?томъ… Тутъ я не выдержала, крикнула, позвала людей и немедленно вел?ла все переносить сюда… И я узнала ихъ, эти глаза… И чуть не умерла отъ страха…

— Вы узнали? черезъ силу проговорилъ я только.

— Да, это была та, ты знаешь, которая тогда въ Петербург? съ ума свела васъ съ нимъ (Наталья Андреевна никогда не называла Гордона).

— Она?… Все она! прошепталъ я.

— Да… Но что съ тобой? воскликнула Наталья Аждреевна. — Ты боленъ, простудился въ эту проклятую ночь?…

— Н?тъ!…

Она вскинулась на меня вс?мъ пламенемъ своихъ страстныхъ искристыхъ очей…

— Но что съ тобой? Ты… Вы мн? даже руку не поц?ловали… Вы, подчеркнула она, — вы какъ будто не рады, что я прі?хала?…

Я слабо усм?хнулся… У меня на душ? было скверно, очень скверно…

— Разсказывать дальше почти нечего, закончилъ Дмитрій Иванычъ, — мы разошлись съ Натальей Андреевной. Она отправилась въ Неаполь; я у?халъ въ Кіевъ:- меня влекло… въ келью… Но русская монашеская жизнь не такова, чтобъ алчущіе мира душевнаго могли найти его тамъ… Я принялся странствовать, былъ въ Grande Chartreuse, въ la Trappe… Ни католикомъ, ни аскетомъ я впрочемъ не сд?лался и возвратился въ міръ, но изм?неннымъ челов?комъ. Тотъ таинственный св?тъ, прозр?тый на мгновеніе мною, какъ бы изъ-за края откинувшейся зав?сы, влекъ уже меня въ себ? неотразимо…

Еще въ Кіев? получилъ я отъ кузины, нев?домо какъ-то прознавшей, что я тамъ, изв?щеніе о смерти ея дочери. Мирра скончалась 31-го декабря, въ восьмомъ часу вечера, то-есть въ тотъ именно день и часъ, когда приснилась она мн?. 'Она умерла отъ чахотки, писала мн? несчастная мать, открывшейся у нея тотчасъ всл?дъ за изв?стіемъ, что Леонидъ Серг?евичъ убитъ на Кавказ?. Она только этого одного челов?ка и любила во всю свою жизнь, хоть и знала его такъ не долго, и никогда-то, можно сказать, у нихъ промежъ себя про любовь и р?чи не было. Только пожелала она остаться ему в?рною и — осталась. Евстигней Степанычъ былъ ей до смерти братомъ и больше ничего, никогда. На томъ условіи предложила она сама ему жениться на ней, и онъ согласился, — очень онъ благородный челов?къ и совс?мъ убитъ теперь. Я объ этомъ узнала только отъ него посл? ея кончины и, признаюсь теб?, не прощаю того, что онъ тогда все это скрылъ отъ меня. Еслибъ я знала раньше, я бы употребила вс? средства, потому еслибъ она, ангелъ мой Божій, сд?лалась матерью, то, конечно, жила бы до сихъ поръ и не оставила меня на старость л?тъ сиротой безут?шной'…

Б?дная женщина и годомъ не пережила дочери… Скобельцынъ живъ и до сихъ поръ и гд?-то губернаторствуетъ, женатъ во второй разъ, и куча, говорятъ, д?тей…

Л?тъ пять посл? этого, я въ Лондон? столкнулся съ Натальей Андреевной въ дверяхъ Британскаго Музея. Она была все также роскошно хороша и шла подъ руку съ чернокудрымъ красавцемъ, котораго я помнилъ еще съ Неаполя, герцогомъ della Torre-Leone. Я поклонился имъ. Кавалеръ ея учтиво приподнялъ шляпу; Наталья Андреевна не отв?чала на мой поклонъ… Она была права — съ своей точки зр?нія…

— И все? воскликнулъ я, когда замолкъ Флегонтъ Иванычъ.

— А то чего же еще желаете? усм?хнулся онъ.

— Не спрашивали вы его: вид?лъ-ли онъ Мирру еще разъ? В?дь она говорила ему: до свиданія?…

— Спрашивалъ.

— А онъ что на это?

— 'Не вид?лъ еще, отв?чаетъ, — а увижу'. И такъ ув?ренно, знаете!… И д?йствительно… не докончилъ мой спутникъ.

— Вид?лъ?

— Или думалъ вид?ть, подчеркнулъ современный членъ суда, — а только-что какъ я им?лъ уже честь вамъ доложить, смерть его тоже сопровождалась — или, в?рн?е сказать, предшествуема была — довольно странными обстоятельствами.

— Вы можете ихъ передать мн??

Флегонтъ Иванычъ вм?сто отв?та пол?зъ, не растегивая пальто, въ боковой карманъ сюртука и вытащилъ оттуда бумажникъ.

— Вотъ-съ тутъ, молвилъ онъ, перебирая въ немъ толстыми пальцами, — тутъ у меня письмецо-съ одно хранится… Надо вамъ сказать-съ, когда вотъ это я жилъ въ город? супротивъ Сосенокъ и часто пос?щалъ Дмитрія Иваныча, такъ тогда мы въ нему часто компаніей ?здили, — очень дружный кружокъ, знаете, вокругъ него образовался, — всего-то впрочемъ челов?ка три: ну, вашъ покорн?йшій слуга, разум?ется, предводитель у?здный, отличн?йшій челов?къ, Александръ Евграфычъ Д?вицынъ, русская душа, знаете, въ полномъ смысл?, честная и открытая, и третій былъ Константинъ Петровичъ Зеленскій, съ Дмитріемъ Иванычемъ посредниками вм?ст? были, и поднесь, должно-быть, посредникомъ остался, — челов?къ это стараго воспитанія, грамотный, по ученой части долго служилъ… Такъ вотъ-съ они оба присутствовали при его смерти, — я въ то время назначенъ ужь былъ въ Саратовъ; въ 1867 году это было;- и Константинъ Петровичъ, зная, какъ я преданъ былъ покойному, обстоятельн?йшимъ образомъ изложилъ все это въ письм? ко мн?… И вотъ-съ, если угодно, я вамъ могу прочесть, договорилъ Флегонтъ Иванычъ, вынимая изъ бумажника конвертъ, а изъ него н?сколько тщательно сложенныхъ и мелко исписанныхъ почтовыхъ листиковъ.

— Сд?лайте одолженіе! взмолился я.

— Гм, гм, началъ онъ, отыскивая глазами, — начало не интересно: сожал?ніе, разум?ется, выражаетъ… Потомъ… Да, вотъ. оно! крикнулъ онъ, поправилъ pincenez на носу и принялся читать.

'Онъ умеръ, потухъ, могъ бы я сказать, на моихъ глазахъ; я подымалъ его бездыханное т?ло, а между т?мъ все, что совершилось предо мною, представляется мн? до сихъ поръ тяжелымъ, мрачнымъ сномъ, — такъ все это необыкновенно и необъяснимо. Судите сами!

'Всю прошлую зиму Дмитрій Иванычъ провелъ въ Рим?, гд? съ?хался съ сестрою своей, графинею Бобрищевой-Пущиною, и ея сыномъ, а въ половин? мая вернулся въ Сосенки. Онъ привезъ съ собой племянника, молодаго графа (юноша скромный и твердо учившійся; такіе теперь р?дки). Здоровье нашего друга, на первыхъ порахъ, казалось, даже и значительно поправилось. Онъ былъ бодръ и веселъ, ?здилъ верхомъ съ племянникомъ и говорилъ, что чувствуетъ себя помолод?вшимъ. Однако, м?сяцъ спустя, онъ сталъ опять жаловаться на сердцебіеніе, которое совс?мъ было прекратилось въ бытность его въ Рим?. Графъ послалъ тотчасъ же за докторами. Прі?халъ Л?совскій, прі?халъ еще одинъ, изъ сосланныхъ Поляковъ, — прод?лали весь свой обрядъ, разд?вали больнаго, прикладывали ухо и въ спин?, и въ груди, болтали что-то промежъ себя и объявили, что опасности н?тъ никакой, что больному впрочемъ не сл?дуетъ пить вина, — а онъ его, какъ вы знаете, и такъ не бралъ капли въ ротъ, — ни кр?пкаго чаю, а что зат?мъ л?карствъ не нужно никакихъ, и что сердцебіеніе Дмитрія Иваныча сл?дуетъ приписать весеннему воздуху и усиленному движенію, отъ котораго, пожалуй, лучше воздержаться. Зат?мъ поклонились, получили по