промывала! Но все же они слишком рано бросили цезий в мусор. И почему сигнализация велась не из процедурной?
Балтов был изумлен находчивостью и пытливостью своего друга.
— Кто? Кто? Кто? — задавал себе вопрос Аврониев и стискивал руками голову. — Дело запутано, но мне кажется, что мы приближаемся к разгадке. А с помощью четвертой проволочки они непременно попытаются замести следы. В этом я теперь не сомневаюсь.
— Произвести новую проверку со счетчиком? — спросил физик.
— Нет, не нужно. Четвертая проволочка цезия появится здесь. Запомни это. Они сами принесут ее сюда, чтобы выкинуть какой-нибудь номер. — Аврониев постучал кулаком по столу.
Наступило молчание.
— Знаешь что? Из всех я склонен подозревать только Симанского, — вдруг произнес Балтов.
Аврониев рассмеялся.
— Это не трудно предположить, но трудно обосновать, потому что нет абсолютно никаких улик. Во- первых, Симанский не имел доступа к цезию, так как он ни разу не входил в процедурную. Во-вторых, он друг профессора, его доверенное лицо, самый близкий человек. Что странного в том, что он захотел присутствовать при операции? Он получил официальное разрешение, — подполковник поглядел на своих товарищей. — Но, вопреки этим фактам, мы имеем все основания подозревать его. Мое внимание всегда привлекали хорошо подобранные факты. Я убежден, что часто за видимым алиби скрывается преступление. И все же, хотя мы можем подозревать кого угодно, но до тех пор, пока у нас нет доказательств, мы ничего не можем предпринять.
— Но если исключи Симанского, остается только Васильев, — напомнил Балтов.
— У него безупречная общественная и научная репутация, — добавил Йозов, который навел справки обо всех задержанных.
— Верно, но на допросе все подчеркивали, что сегодня у Васильева внезапно испортилось настроение. И это случилось за несколько минут до кражи. Он был не в себе, хотел уйти, ему не работалось, он даже чуть не нагрубил доктору Попову. И вообще он изменился. Меня интересует, что испортило ему настроение. Выходит, он или знает что-то, или же сам запутан в этой истории, — сказал Аврониев.
— По-моему, Васильев мог бы рассказать нам многое, — заметил Балтов.
— Это мы проверим, — Аврониев встал и вышел в коридор, по которому продолжал ходить Чубров. — Я пойду посмотреть, как идет операция. Когда вернусь, пригласи ко мне Васильева.
Набросив на плечи белый халат, подполковник тихо открыл дверь в операционную. На мгновение он зажмурился от яркого света.
Слышалось только позвякивание хирургических инструментов и тяжелое дыхание больного. Склонившись над открытой черепной коробкой, профессора, доктор Попов перевязывал кровоточащий сосуд и одновременно делал облучение. Доктор Горанов молча помогал ему. Было ясно, что операция очень сложная. Все молчали, никто не производил ни малейшего шума, словно боясь, что любой звук может помешать работе.
Горанов бросил на вошедшего недовольный взгляд: даже здесь не оставляют его в покое!
Увидев подполковника, Антонова вздрогнула и протянула доктору Попову не тот инструмент, который был нужен ему.
— Внимательнее, сестра! — шепотом заметил главный хирург.
Но сестра, казалось, еще больше смутилась. Она протянула опять не тот инструмент. Попов нервно отбросил его и сам взял нужный инструмент.
Аврониев заметил это, припомнил также сцену с фонариком… Затем подошел к ней и, глядя ей прямо в глаза, сказал:
— Не нужно нервничать, сестра! Краска разлилась по ее лицу. Не владея собой, она отвернулась и начала искать какое-то! лекарство.
— Как больной? — тихо спросил Аврониев.
— Пока удовлетворительно, — шепотом ответил главный хирург, — теперь кровоизлияние уже не так опасно.
Аврониев улыбнулся. Затеи, полюбовавшись искусной работой Попова, на цыпочках удалился.
В это время Калчев вошел в комнату, где оставались Симанский и Васильев.
— До каких пор нас будут держать здесь? — тотчас же спросил его Симанский, который не сомневался, что их разговор подслушивается. — Пока наша милиция закончит следствие, профессор скончается! А у меня с утра очень важная работа…
Калчев пожал плечами.
— А вы видели аппарат для определения радиоактивности? Счетчик Гейгера. Такая, знаете, коробка… — Симанский руками показал размер аппарата.
— Не заметил ничего похожего.
— О, тогда они ничего не найдут! — резким голосом сказал биолог. — Как они не могут догадаться? При помощи счетчика Гейгера можно немедленно обнаружить цезий. Почему бы им не попытаться?
— Когда вас пригласят на допрос, скажите об этом, — серьезно посоветовал ему Калчев.
Калчев вышел из комнаты, и Симанский сочувственно спросил Васильева:
— Вы, наверное, испугались, а?
— А чего мне бояться? — врач бросил на него острый взгляд. — Пусть боятся те, кто обманывает, — прибавил он, подчеркнув слово «обманывает».
— Я вас не понимаю, — любезно ответил Симанский.
— Ничего, еще поймете!
— Мне кажется, вы меня запугиваете, — иронически улыбнулся Симанский.
— Комедиант! — в голосе Васильева слышалось презрение.
— О! — воскликнул Симанский, но в этот момент дверь отворилась и на пороге появился Чубров.
— Товарищ Васильев, прошу вас! Васильев слегка побледнел, но уверенно пошел за Чубровым.
Хмурый, раздраженный, Васильев вошел в кабинет Попова. Еще с вечера, когда он повредил руку и когда Симанский солгал ему, — а этого никто, кроме него, не знал, — настроение у него резко изменилось, и почти все заметили эту перемену. Рука у него сильно болела, но он не принимал никаких мер, так как эта боль была ничтожной по сравнению с другой, нравственной, болью, которая мучила его вот уже два часа.
Совершенно неожиданно для себя, припомнив все обстоятельства, связанные с исчезновением цезия — как он принес цезий в процедурную, где находились люди, когда они пришли в больницу, свой разговор с доктором Поповым, свою ревность, — он пришел к логическому и трудно опровержимому заключению. Он был поражен: кража совершена человеком, которого он считал ангелом… Антоновой!
Внезапно он понял, что ее и Симанского связывают какие-то тайные узы. Он больше не сомневался, что Симанский приказал ей совершить кражу и пришел в больницу только с этой целью. Кража произошла как раз в тот момент, когда Антонову послали за цезием в процедурную. Она вернулась очень быстро и никто не заметил, как у нее дрожали руки…
А он так сильно любил ее! До нее он не думал о женщинах. Вся его жизнь проходила в работе и только в работе, без особых радостей, без любви. И вот здесь, в этой больнице, он встретил Марию, и она стала для него самым дорогим человеком…
Что он мог сказать следователю? Все так запутано. Горячая, искренняя, глубокая любовь и жгучая ненависть к подлости, лжи и измене боролись в его душе. Вихрь этих чувств захватил его, и, ошеломленный, он не знал, что делать.
Аврониев внимательно наблюдал за ним. Он чувствовал, что в душе молодого врача происходит острая борьба, и не сомневался, что причиной ее была Антонова. Более того, Аврониев был убежден, что Васильев знает, кто преступник, если он сам по каким-то соображениям не совершил кражи.
Балтов сидел за столом, лицо его было спрятано за абажуром настольной лампы. Йозов просматривал стенограммы следствия. Васильев стоял посреди комнаты. Вдруг Балтов, едва сдерживая волнение, наступил на ногу своему другу…
Аврониев бросил взгляд вниз, на шкалу аппарата.
Стрелка резко отклонилась вправо. Сильная радиоактивность!
