Лицо подполковника не дрогнуло, хотя удивление его было безгранично. Он не ожидал, что цезий окажется у Васильева.
— Подойдите, пожалуйста, поближе и садитесь, — пригласил он Васильева, продолжая внимательно наблюдать за ним.
«Такой молодой, серьезный, а уже!..» — думал Аврониев. Он не видел здесь логики. Ему, опытному разведчику, было трудно поверить, что Васильев мог решиться на такое гнусное преступление.
Балтов написал карандашом на листе бумаги: «Просто нельзя поверить!»
От приближения Васильева к столу стрелка еще сильнее отклонилась вправо. Было ясно, что источник радиоактивности у него.
Следователь начал допрос с обычных вопросов: когда поступил в больницу? Какую работу выполнял? Кто назначил его ассистентом на операцию? Ассистировал ли он при других операциях? При каких именно? Что делал, когда началась операция?
Часть этих вопросов Васильеву уже задавали во время первого допроса, и он отвечал рассеянно, медленно и даже путано. Вместо того чтобы успокоиться, он еще больше начал волноваться и совершенно запутался.
И Аврониев чувствовал: просто невозможно, чтобы этот человек совершил кражу цезия и вообще был причастен к преступлению. Он то и дело бросал взгляды на шкалу счетчика, чтобы убедиться, что здесь нет никакой ошибки. Да, стрелка сильно отклонилась вправо.
Следователь недоумевал. Васильев вез цезий с аэродрома. Значит, он имел превосходную возможность скрыться вместе с ним так, чтобы сорвать операцию и даже быть на некоторое вре-: мя в безопасности. Кроме того, во время операции или просто во время дежурства у больного он мог, не прибегая к краже цезия, сделать так, чтобы Родованов умер. Логика противоречила показаниям счетчика, и Аврониев начал подозревать возможность шантажа.
«Или я ничего не понимаю, или это самый искушенный преступник из всех, каких я встречал!»— решил Аврониев и вдруг, прервав тягостную тишину, воскликнул:
— Доктор, а ведь цезий-то украли вы!
Васильев побледнел. У него задрожала нижняя губа, и он нервно, хриплым голосом проговорил:
— Это неправда!
— Как неправда, когда у вас находится одна проволочка цезия, — встал со стула Аврониев.
Васильев вскочил.
— Не брал я никакой проволочки! А если вы решили шантажировать меня, это другой вопрос!
— Проволочка у вас, — настаивал Аврониев.
— Неправда!
— У вас!
— Вы фантазируете! — закричал молодой врач, готовый с кулаками наброситься на Аврониева.
Аврониев медленно подошел к нему.
— Простите, — сказал он, — но я должен вам доказать, что отрицать бессмысленно. Выложите на стол все содержимое ваших карманов. Абсолютно все!
Васильев молча подчинился. Сунув левую руку в карман, он закусил губу от острой боли.
— Что с вами? — спросил Аврониев, не сводивший с него глаз.
— Рана на руке. Лучше было бы, если я не ездил за этим проклятым цезием. Мало того, что я чуть было не попал в аварию, — сейчас вы хотите сделать из меня преступника! Я привез цезий, и я же его украл! Где же логика?
— Что за авария?
— На машину, в которой я ехал с аэродрома, едва не налетел грузовик.
Васильев скова сунул руку в карман пиджака и вытащил оттуда несколько листов бумаги. Из них выпала на пол маленькая, тонкая, как волос, проволочка.
Аврониев быстро поднял ее, положил на белый лист бумаги и молча показал Васильеву.
Врач в ужасе широко раскрыл глаза. Он стоял как вкопанный, и с его судорожно сжатых губ слетело только одно слово:
— Цезий!
Целую минуту никто не нарушал тишины. Балтов не сводил глаз с Васильева, а Аврониев размышлял: «Что же это? Если он взял ее, то неужели он такой болван, что положил проволочку во внешний карман пиджака? Просто невероятно!»
Силы покидали Васильева, но вдруг он снова закричал:
— Это неправда! Это шантаж! Эту проволочку я никогда не клал в свой карман!
— Но кто же тогда? — спросил Аврониев, укладывая проволочку в пробирку.
Васильев смутился:
— Не знаю… Откуда я знаю, кто… Но я не виноват… Неужели вы серьезно думаете… — говорил он взволнованно, бессвязно, как будто только теперь осознал значение всего, что случилось с ним. — Клянусь вам, товарищи, я не брал проволочки. Не понимаю, как она оказалась в моем кармане. Не понимаю…
Аврониев продолжал смотреть прямо в глаза Васильеву. Затем он перевел взгляд на его забинтованную руку.
— Успокойтесь, — сказал он. — Расскажите, где и как вы получили ранение.
Васильев рассказал так же несвязно, отрывочно, но все же достаточно ясно, как он и Симанский поехали за цезием на аэродром, как он возвращался и как на их машину едва не налетел грузовик с номерным знаком, оканчивавшимся цифрой «32».
— Тридцать два, — повторил Аврониев. — А почему этот грузовик не остановился? Почему, шофер грузовика не подошел к машине? Зачем он стоял в переулке за перекрестком? Садитесь, — сказал он врачу. — Теперь расскажите еще раз все, что с вами случилось, но со всеми подробностями. Как вы вышли из больницы, о чем говорили, как сели в машину, что произвело на вас впечатление, как приехали на аэродром, какой разговор состоялся у вас там… словом, все с самыми мелкими подробностями.
Васильев взглянул на него, потом на Балтова, который ободряюще улыбнулся ему, и снова почувствовал, что им овладевает прежняя нерешительность и раздвоенность. Но начав рассказывать, он увлекся. Изредка на какой-то миг он испуганно замолкал, затем опять продолжал и так рассказал почти все, что произошло с ним в эту злополучную ночь.
Аврониев задавал ему только наводящие вопросы:.
— Как держал себя Симанский в операционной? Что о» делал, когда вы искали цезий? Говорил ли он с кем-нибудь? С кем разговаривал Симанский в этот вечер?
Васильев снова замолк. Он не знал, стоит ли рассказывать о том, что Симанский солгал ему, сказав, что не знает Антонову. Но это только подозрение… И он не решился поделиться им со следователем.
Допрос продолжался.
Васильев рассказывал:
— В процедурной было жарко, и биолог часто отворял окно, чтобы проветрить комнату.
— Какое окно?
— Восточное.
— То, что над мусорным бункером?
— Да.
— А не вытаскивал он что-нибудь из карманов? Не держал ли он в руках какой-нибудь предмет — книгу, носовой платок?
— Нет, не держал.
— Может быть, что-нибудь другое?
— Нет, ничего, кроме перочинного ножа — подарка профессора, которым он чистил ногти. Когда вы позвали его на допрос, он так разволновался, что забыл ножик на подоконнике, и мы его разглядывали.
— Не бросилась ли вам в глаза какая-нибудь особенность в этом ножике?
— Нет, нож как нож.
— Куда вы его дели?
— Когда Симанский вернулся с допроса, передали ему.
Аврониев подошел к врачу, взглянул на неге обошел вокруг стула, на котором тот сидел, и все поняли,
