запретить вам ничего не могу, только посоветовать. У израильтян хорошие танки, но мы уже уничтожили их тридцать пять штук. Им принадлежит день, а нам ночь, — он улыбнулся, — но я очень люблю ночь. Так вот, события развиваются там следующим образом. С восходом солнца в воздух поднимаются израильские вертолеты. Мы ничего не можем им противопоставить, кроме стрелкового оружия. Они прикрывают с воздуха танки, танки входят на нашу территорию. Сейчас очень тяжелые бои идут в Тире, в этом древнем городе. Но мы выстоим. За день израильтяне почти ничего не успевают захватить, а ночью мы все возвращаем на исходные позиции, — чиновник начал рассказывать как-то очень поэтично, — как только заходит Солнце, наши боевые группы появляются на территории, контролируемой армией обороны Израиля. Вот ведь название какое: «Армия обороны». От кого они обороняются на нашей территории? Наши группы начинают жечь танки. У израильтян очень хорошая техника. Они могут видеть в темноте. У них есть приборы инфракрасного видения, а вот у наших людей такой техники нет, но они знают там каждый куст и могут везде пройти с закрытыми газами. Они пристреливаются по целям днем, а ночью их уничтожают. Мы действуем малыми группами, по принципу вьетнамских партизан. Долго израильтяне не выдержат. Тир они не взяли и не возьмут. Они несут большие потери. Вы можете включить телевизор, найти наш канал. Он называется «Аль Манар». По нему идут сюжеты о том, что происходит в Тире и в Южном Ливане. У нас работают там съемочные группы. Носами в Тир не суйтесь, лучше перепишите кадры с телевизора.
Сергей не стал говорить о том, что Фарид уже дал ему диск с записью рекламных роликов и боев за Тир. Упоминание о полученных Громовым дисках могло сыграть на руку Фариду. Вряд ли он действовал по собственной инициативе. Скорее это входило в его обязанности, он должен был следить за пиаром движения, к которому принадлежал.
На этом интервью закончилось, и Саббах предложил попить кофе. Его видимо заранее приготовили, внесли, как только Сергей кивнул в знак согласия. Тем временем хозяин кабинета в котором они находились, посмотрел на дверь и что-то прокричал. За ней находился его помощник, ожидающий, когда Саббах освободится.
От кофе тянулся шлейф ароматного запаха. Громов пригубил чашку, сделал маленький глоток. Он знал, кофе — крепкий, и если выпить чашку залпом, сердце застучит, как «пламенный мотор», а потом начнет давать сбои.
— Мы утром проводим сводку потерь. Фарид все об этом знает, — начал чиновник светскую беседу. — Вот вы с ним и поддерживайте связь. Если действительно хотите объективно отображать все происходящее, то мы с вами будем работать. Ну а если вы настроены проамерикански, то сотрудничества у нас не получится. Мешать мы не будем, но и помогать — тоже. Хотя я вижу по вашим вопросам, что вы действительно желаете понять, что здесь происходит.
Какой на хрен проамериканский настрой? Да после того, как эти пендосы обстреляли в Багдаде дипломатическую колонну, в которой я ехал, каждый раз злорадно радуюсь, когда по телику показывают, как где-нибудь сжигают американский флаг, подумал Громов. Я от счастья прыгать буду, когда долларами начнут стенки обклеивать или задницы подтирать, хотя для этой деликатной миссии они не подойдут, бумага жесткая.
Конечно, вслух он это произносить не собирался, решил ограничиться вполне дипломатичными фразами.
— Мы как раз настроены антиамерикански, — сказал Громов, делая глоток побольше. — Хоть формально мы с ними и союзники в борьбе с глобальным терроризмом, но у нас больше разногласий, чем сходных позиций.
«В общем, они наши заклятые друзья, совсем как британцы в первую и вторую мировую», — мысленно добавил он. Так далеко вдаваться в истории не стоило.
— Мне, простите, уже ехать надо, — стал извиняться Саббах. — Будем расходиться, а то мы представляем из себя слишком соблазнительную мишень для израильских ракет. Я ведь говорил вам, что у них хорошо разведка работает? Узнают о наших перемещениях мгновенно, так что подолгу на одном месте оставаться нельзя. Бегаем от них, как кролики от лисы, будто и не на своей земле живем.
— Можно мы снимем, как вы в машину садитесь?
— Да, только не показывайте номер.
Охрана стояла только при входе в здание, а возле подъезда — два «Мерседеса», чуть поновее тех, на которых обычно передвигались местные жители попроще. Этим машинам было лет по пятнадцать. Чиновник сел в первый «Мерседес». Тот сорвался с места, поднимая облачка пыли. Следом за ним двинулся другой «Мерседес», но на первой же развилке они разошлись в разные стороны.
— Конспираторы… — тихо сказал Илья.
— Фарид, ты не против, если мы немного в этом районе поснимаем? — спросил Сергей.
— Как я могу быть против? — ответил Фарид.
Высотки, этажей в десять, после обстрелов складывались в груды обломков, высотой всего лишь в два этажа. Там, где бомбы взрывались рядом с домами, из окон выбивало все стекла, через некоторые кварталы пройти было просто невозможно. Сергей не рискнул бы лезть через многометровые баррикады, перегораживающие улицу, потому что камень под его ногами мог обвалиться, осыпаться. Запросто можно было оказаться под многометровым слоем обломков, точно как те бедолаги, которых обстрел застал внутри теперь уже разрушенного здания. Спасатели в ярко-оранжевых куртках и красных касках спускали с поводков собак, посылая их искать людей в завалах, собаки нюхали воздух, тыкались носами в камни.
— Там есть люди, — сказал Фарид, словно понимая лай собак. — Еще живые люди. Но глубоко. Тяжело их достать будет.
На губах налипла противная бетонная пыль. Она въедалась в кожу, высушивала ее, скрипела на зубах, забивала рот и горло, дышать и глотать с каждой минутой становилось все труднее. В воздухе ощущался запах взрывчатки, а сладковатый запах смерти появится чуть позже, когда трупы людей, что лежат под обломками, начнут разлагаться.
Взрывами из окон выбивало стекла, а из квартир — двери и теперь их обитатели возвращались, заходили внутрь, выносили какие-то пожитки, грузили их в небольшие тележки, как мешочники, что ходят по улицам городов и скупают старье. Илья провожал их объективом камеры, пока они не скрывались за углом ближайшего здания. Кто-то подходил к Громову, жаловался на то, что вот теперь от мародеров квартиры совсем не защищены, но журналист знал, что это не совсем так, потому что по району ходили патрули и к развалинам подпускали только тех, кто прежде действительно там жил. С мародерами они, наверное, поступали по законам военного времени. Илье они разрешили забраться внутрь одного из зданий. Он поднялся на верхние этажи и снимал панораму улиц оттуда.
Громов старался заговорить с людьми, и никто от этого не отказывался. Отвечали охотно. Можно было даже ничего не спрашивать, а лишь подсунуть поближе к губам микрофон, или просто навести на человека камеру.
Мужчина показывал фотографии, на которых были запечатлены мальчик и девочка лет по десять- одиннадцать.
— Это дети моей сестры. Они в этом доме жили! — кричал мужчина, показывая на развалины. — Я не знаю, что с ними. Что этот маленький мальчик — «Хезболла»? Девочка — «Хезболла»? Израильтяне своими бомбежками добьются лишь того, что все ливанцы вступят в «Хезболлу»!
Они сняли разрушенное представительство «Мерседеса». Удивительно, но какой смысл открывать представительство фирмы, если здесь в ходу старые «Мерседесы»? Или этот офис как раз продавал антиквариат, а сотрудники искали машины по всему свету и привозили сюда? Теперь и не увидишь — какие модели были выставлены в салоне. Здание было легким, из стекла и металлических конструкций, с огромными витринами, от которых теперь почти ничего не осталось, а над грудами битого стекла и закрученного металла, возвышался погнутый знак «Мерседеса», чем-то похожий на могильный крест. Но под ним никого не было. Труп ночного охранника, погибшего во время обстрела, уже достали из-под завала.
— Хватит, — сказал наконец Громов.
Здесь можно было снимать бесконечно, до вечера, до ночи, а утром, после очередного обстрела пейзаж опять изменится.
Они сложили аппаратуру в багажник своей машины, довезли Фарида до конторы, потом поехали в гостиницу.
